Жизнь во льдах. Часть третья, утешительная
Путешествие корреспондента Zman.com в горы Средней Азии. Начало см. здесь и здесь
Поход на Хан-Тенгри был задуман как акклиматизационный. Я лично не думал, что нам удастся добраться до вершины – все-таки выше 5200 метров мы еще не поднимались, а согласно классической тактике, этого совсем недостаточно для семитысячника. Впрочем, меня не слишком расстраивал этот факт с точки зрения личной гордости, поскольку на вершине я был уже дважды. Дима с Владом были более уверены в себе; тем не менее, целью выхода была установлена ночевка на гребне, на высоте 6400 м, и попытка восхождения.
Хан-Тенгри, вид из лагеря
Не буду останавливаться подробно на перипетиях этого выхода, который был мало чем примечателен; упомяну лишь о том, что запомнилось больше остального.
Но еще до того, отъедаясь после первой вылазки в столовой, мы познакомились с Пашей Трофимовым, иркутским альпинистом, который, как выяснилось, тоже планировал взойти на Победу по маршруту Абалакова. Главное отличие было в том, что он готовился сделать это в одиночку. Я так и не понял, было ли это принципиальным решением, или просто не нашлось компаньонов. Позже мне говорили, что он предлагал своим знакомым присоединиться, но их не устроило его жесткое расписание – Паша хотел сделать только один акклиматизационный выход, а затем сразу идти на маршрут. Так или иначе, и с точки зрения экипировки, и психологически он был готов на соло-восхождение. К этому времени он уже вернулся с акклиматизационного выхода на седло Хан-Тенгри, куда поднялся первым в этом сезоне, еще до того как гиды провесили веревки на ледопаде. Резкое неудовольствие Грекова Паша вызвал и тем, что пошел наверх, никого не предупредив, не взяв рацию, да еще и в непогоду. Двое суток про него ничего не было известно (на горе с нашей стороны больше никого не было), а затем Паша появился так же неожиданно, как исчез, живой и здоровый.
В сторону Победы он вышел в тот же день, когда мы отправились на Хан-Тенгри, 28 июля. На следующий день то ли Пашу, то ли его следы в последний раз видели в подзорную трубу из лагеря. Он пропал, и по истечении недели стало ясно, что пропал совсем. Уже в середине августа на высоте около 5300 м видели воткнутые в снег лыжные палки, которые стали последним приветом от Паши. Поисковые работы, позже организованные родственниками, ни к чему не привели: ни вертолетные облеты, ни высадка поисковых групп на ледник, ни попытка пройти нижнюю часть маршрута к пресловутым палкам. Весь склон был засыпан снегом, который толстым слоем лег во время непогоды, а затем все неровности заровняли лавины с верхних склонов. Эта история, вероятно, тоже сыграла свою роль в принятом нами решении отказаться от дальнейших попыток подняться на злосчастный сугроб.
А пока мы обратили свои взоры в сторону эстетически гораздо более привлекательной пирамиды Хан-Тенгри. Нам удалось договориться с Грековым о пользовании палатками гидов на горе, поэтому свою мы не взяли вовсе. В первом лагере, в 2-3 часах хода от базового, переночевали во вместительном и комфортабельном изделии российского производства, а на следующий день, минуя второй лагерь, поднялись до седла на 5800 метров и там поселились в гораздо более тесном варианте палатки того же производителя. После размещения по спальным мешкам поворачиваться там было довольно проблематично, а к утру на внутренних стенках палатки выпал хороший слой инея, так что каждое лишнее движение (а лишним по определению было каждое движение) разнообразило наш суровый утренний быт легким новогодним снегопадом.
Вершинный гребень, вид с седла. Лагерь 6400 где-то в середине гребня
В этот день мы поднялись до середины вершинного гребня (то есть самой пирамиды, видной из базового лагеря) и заночевали, как и планировали, на высоте 6400 м, в так называемом четвертом лагере. Он представляет собой небольшую площадку на гребне, где можно поставить одну палатку (или две, если правильно их подобрать и расположить). Слева скала уходит вверх, справа скала уходит вниз. Спереди обрыв в Киргизию, сзади обрыв в Казахстан. Эта ночь на удивление мало чем отличалась от прошлой, особого влияния высоты я не ощутил, только обычную тесноту и уже ставший таким же обычным холод конвенциональной интенсивности.
Вид из лагеря-6400 в сторону Казахстана
Вид из лагеря-6400 в сторону Киргизии и массива Победы
Утром мы вышли не особенно рано. Влад, как обычно, убежал вперед, я, как обычно, медленно отставал от Димы, двигаясь последним. Там, где вершинный гребень терял свою правильность, маршрут ушел с него вправо на стену, которую обычно почему-то обижают, называя кулуаром. Стена себе и стена, пусть в нескольких местах и с некоторым подобием желобов, по которым активно текут снежные ручейки. К тому времени, как мы вышли на этот участок, погода, до тех пор еще не определившаяся, окончательно испортилась: небо заволокло ровной серой пеленой, редкие белые мухи сложились во вполне уверенный снегопад, и вскоре по стене поехали маленькие пылевые лавинки.
Перед входом в кулуар на высоте около 6600 метров. Погода уже дрянь, хотя солнце еще виднеется.
Выглядело это как поземка, активно метущая по степи – если эту самую степь наклонить на 50-60 градусов, чтобы сила притяжения внесла свой вклад в скорость снега. Силы в этих потоках было немного, но когда тебя по пояс охватывало тихим шуршанием, а сухая и колючая снежная пыль перехватывала дыхание, как бы ты ни отворачивался, подниматься становилось невозможно, и нужно было пережидать, а в промежутках между частыми приливами опасливо поглядывать наверх. Слава богу, сскоре этот участок остался в стороне; далее веревка шлда вдоль крутого снежника, а потом вновь уходила вправо, поднимаясь на скалы высотой 20-25 метров.
И вот я уже на недоброй славы "ноже" – узком гребешке, где может поместиться только одна нога. Падать влево опасно, но относительно недалеко – я там только что был. Падать вправо – два километра полета в лучшем случае. Впрочем, пока шел по гребешку, об этом не думалось.
Предвершинный "нож". Фото Игоря Старожильца, на снимке один из членов его команды, Одед - в более погожий день...
Здесь я окончательно потерял из виду своих спутников и дальше поднимался один в крутящейся вокруг метели. Слава богу, потеряться здесь было тяжело, поскольку ты все время пристегнут к веревке, ведущей на вершину; раздражали только поминутно встречающиеся на ней узлы, заставлявшие снимать рукавицы и перестегиваться. Температура вокруг не очень способствовала подобного рода операциям, и пальцы, даже в перчатках, начали замерзать. Последние сотни метров, как им и положено, были самыми длинными и изматывающими. Даже увидев издалека Влада и Диму на вершине, я первым делом подумал о том, чтобы позвать их спускаться. Но о том, чтобы меня услышали сквозь метель и ветер, не могло быть и речи, поэтому я продолжал медленно ползти вдоль веревки. На вершину я выполз к четырем часам вечера, через час после спутников. Мы торопливо сделали серию "победных" фотоснимков вокруг треноги, отмечающей вершину, и деревянного креста, затащенного сюда какими-то чересчур ретивыми христианами.
Последние метры перед вершиной...
Погода отнюдь не располагала к долгому и бурному празднеству, поэтому, как только я освободил Диму и Влада от необходимости дожидаться меня (и фотоаппарата), мы дружно посыпались вниз по своим уже почти заметенным следам. Усталость не позволяла бездумно нестись по склону, и, помня о том, что многие несчастные случаи происходят именно на спуске, я старался постоянно контролировать свои движения – и вскоре снова остался в одиночестве, нарушаемом только какой-то очередной глупой песней, которой внутренний голос раз за разом пытался развлекать меня. Я отмахивался от него, чертыхаясь на заснеженные веревки, изобилующие узлами, которые поминутно требовали снимать рукавицы, чтобы перестегнуться. К тому времени, как я добрался до палатки в постепенно леденеющих сумерках, подаренные приятельницей войлочные рукавицы, до сих пор не раз оправдывавшие себя, уже представляли собой жесткие ледяные комья, ничем не напоминающие предмет экипировки и явно не имеющие отношения ни к чему человеческому. Пришлось оставить их в тамбуре палатки, а на следующий день кинуть в карман рюкзака. Только через три дня они оттаяли и приняли первоначальный облик – но осадок остался, и на штурм Победы я выпросил теплые пуховые рукавицы у Игоря – о котором речь еще впереди.
Накануне на вечерней радиосвязи начальник лагеря "успокоил" нас, сказав, что сегодняшним снегопадом все склоны замело, так что спускаться ниже седловины слишком опасно, и он советует ночевать в пещерах на седле. Так мы и сделали – дошли до седловины и с удовольствием после палаточной тесноты последних дней поселились в одной из пустых пещер. Хозяева ушли то ли вверх, то ли вниз, оставив после себя просторную ледяную комнату, дополнительное преимущество которой перед палаткой было в полном отсутствии ветра, а также полной эргономичности приготовления обеда: сырье для воды добывалось прямо из снежной стены.
Здесь стоит, пожалуй, коснуться одной из особенностей горной кухни: я не о гастрономической ее составляющей – это отдельная песня, а о том, как отсутствие жидкой воды изменяет набор привычных действий, призванных превратить пакет с "сухим кормом для рыб" во вполне съедобный бефстроганов с макаронами. Эта проблема еще встанет перед нами в полный рост на Победе, а пока мы ощущаем ее лишь как необходимое неудобство, избежать которого нельзя: вода присутствует только в виде льда или снега, которые нужно топить на горелке не только для получения того самого бефстроганова, но и просто для элементарного утоления жажды. Наливаемая в бутылку вода превращается в тот же лед, если оставить ее на ночь вне спальника; в течение же рабочего дня имеющийся запас выпивается очень быстро, а пополнить его нечем, поскольку останавливаться, чтобы топить воду, жалко – потому что долго. На биваке топить снег тоже неприятно: горелка работает в палатке, но снег нужно зачерпывать с улицы, а там, как правило, дует и метет. Как только ты расстегиваешь молнию, всякую память об уюте из палатки резко выдувает, а искомый снег, заметаемый снаружи, радостно ложится на вещи и их хозяев тонким слоем – которого достаточно, чтобы все вокруг стало сырым, но никак не хватает, чтобы зачерпнуть и положить в кастрюлю. Операция повторяется довольно часто, потому что из здорового кома снега, принесенного "с улицы", выходит весьма жидкая (не в смысле агрегатного состояния, а в смысле количества) лужица воды.
Как результат, ужин превращается в довольно продолжительную процедуру: натопить воды на условный бефстроганов, потом натопить еще одну кастрюлю на чай, а потом еще и наполнять бутылки. У нас лень-матушка зачастую приводила к тому, что и имеющиеся бутылки вечером оставались пустыми: мол, натопим снега утром. Утром же, разумеется, не до этого – нужно быстро собраться, в лучшем случае глотнуть чаю, одеться во всю имеющуюся одежду, набить рюкзак всем остальным – и вот уже пора вылезать на улицу. На Хан-Тенгри последствия обезвоживания еще не успели приобрести опасный характер, хотя на скорости движения уже временами сказывались. Но все было впереди.
В пещере мы, по крайней мере, были избавлены от ветра, а вода, как я уже сказал, была на расстоянии вытянутой руки, облегчая процедуру приготовления пищи. Так что в этот вечер мы и наелись, и напились вдоволь компоту, после чего заполнили живительной жидкостью все емкости, что только у нас были, включая кастрюлю на завтрак.
Вечером по связи договорились выходить вместе с ростовчанами (обитавшими в соседней пещере, в 15 метрах от нас) и в пять часов утра вместе побежали вниз по глубокому снегу, засыпавшему накануне все существовавшие тропы. До лагеря на 5300 добежали за сорок минут, там надели страховочные системы и спустились в тихую утреннюю "мышеловку"; она же "бутылка". Это узкая снежно-ледовая горловина между склонами Хан-Тенгри и соседнего пика Чапаева, которую не миновать ни на спуске, ни на подъеме.
Вход в "бутылку", вид сверху. Вдали видна тропа и (поверьте на слово) поднимающиеся люди.
Вход в "бутылку", вид снизу. Фото Игоря Старожильца.
С восходом солнца здесь начинаются непредсказуемой частоты и опасности камнепады и ледяные обвалы, от которых некуда деться и единственный (хотя и не гарантированный) способ избежать которых – проходить здесь, когда стена пика Чапаева не освещена солнцем, рано утром или после 4 часов вечера. Рано утром – это был наш случай, к тому же спускаться всегда быстрее, чем подниматься; и за два часа мы быстро добежали до подножия горы. По пути встретили на склоне поднимающуюся группу израильтян под водительством моего приятеля и в прошлом напарника по связке Игоря Старожильца. Он решил сочетать приятное с полезным и привез на Хан-Тенгри коммерческую группу израильтян, желающих экстремально перезимовать лето. Вся команда прилетела двумя днями раньше и сейчас поднималась, чтобы акклиматизироваться. Вышли они довольно поздно, но темп сохраняли бодрый, поэтому, вероятно, наши предостережения Игорь пропустил мимо ушей и повел своих орлов дальше.
А мы добрались до подножия, где стоял первый лагерь, и начали утомительное путешествие по плоскому леднику, среди журчащих речек, окрашенных в зелено-голубые цвета укатанного водой льда. Не меньше десятка раз ходил я этот отрезок пути – но впервые видел под ногами настоящую тропу, многочисленные следы всех, кто прошел здесь за последние пару дней. Обычно следы заметает снегом, либо их просто недостаточно, чтобы на льду возникла набитая тропа; в любом случае на этот раз мы избежали обычного блуждания по ледяным буеракам на переходе с ледника на морену, который отнимает последние силы при возвращении в базовый лагерь. К десяти утра мы уже подошли к долгожданной палатке на морене и, бросив вещи, с голодными взорами устремились в столовую.
Продолжение следует здесь
Поход на Хан-Тенгри был задуман как акклиматизационный. Я лично не думал, что нам удастся добраться до вершины – все-таки выше 5200 метров мы еще не поднимались, а согласно классической тактике, этого совсем недостаточно для семитысячника. Впрочем, меня не слишком расстраивал этот факт с точки зрения личной гордости, поскольку на вершине я был уже дважды. Дима с Владом были более уверены в себе; тем не менее, целью выхода была установлена ночевка на гребне, на высоте 6400 м, и попытка восхождения.
Хан-Тенгри, вид из лагеря
Не буду останавливаться подробно на перипетиях этого выхода, который был мало чем примечателен; упомяну лишь о том, что запомнилось больше остального.
Но еще до того, отъедаясь после первой вылазки в столовой, мы познакомились с Пашей Трофимовым, иркутским альпинистом, который, как выяснилось, тоже планировал взойти на Победу по маршруту Абалакова. Главное отличие было в том, что он готовился сделать это в одиночку. Я так и не понял, было ли это принципиальным решением, или просто не нашлось компаньонов. Позже мне говорили, что он предлагал своим знакомым присоединиться, но их не устроило его жесткое расписание – Паша хотел сделать только один акклиматизационный выход, а затем сразу идти на маршрут. Так или иначе, и с точки зрения экипировки, и психологически он был готов на соло-восхождение. К этому времени он уже вернулся с акклиматизационного выхода на седло Хан-Тенгри, куда поднялся первым в этом сезоне, еще до того как гиды провесили веревки на ледопаде. Резкое неудовольствие Грекова Паша вызвал и тем, что пошел наверх, никого не предупредив, не взяв рацию, да еще и в непогоду. Двое суток про него ничего не было известно (на горе с нашей стороны больше никого не было), а затем Паша появился так же неожиданно, как исчез, живой и здоровый.
В сторону Победы он вышел в тот же день, когда мы отправились на Хан-Тенгри, 28 июля. На следующий день то ли Пашу, то ли его следы в последний раз видели в подзорную трубу из лагеря. Он пропал, и по истечении недели стало ясно, что пропал совсем. Уже в середине августа на высоте около 5300 м видели воткнутые в снег лыжные палки, которые стали последним приветом от Паши. Поисковые работы, позже организованные родственниками, ни к чему не привели: ни вертолетные облеты, ни высадка поисковых групп на ледник, ни попытка пройти нижнюю часть маршрута к пресловутым палкам. Весь склон был засыпан снегом, который толстым слоем лег во время непогоды, а затем все неровности заровняли лавины с верхних склонов. Эта история, вероятно, тоже сыграла свою роль в принятом нами решении отказаться от дальнейших попыток подняться на злосчастный сугроб.
А пока мы обратили свои взоры в сторону эстетически гораздо более привлекательной пирамиды Хан-Тенгри. Нам удалось договориться с Грековым о пользовании палатками гидов на горе, поэтому свою мы не взяли вовсе. В первом лагере, в 2-3 часах хода от базового, переночевали во вместительном и комфортабельном изделии российского производства, а на следующий день, минуя второй лагерь, поднялись до седла на 5800 метров и там поселились в гораздо более тесном варианте палатки того же производителя. После размещения по спальным мешкам поворачиваться там было довольно проблематично, а к утру на внутренних стенках палатки выпал хороший слой инея, так что каждое лишнее движение (а лишним по определению было каждое движение) разнообразило наш суровый утренний быт легким новогодним снегопадом.
Вершинный гребень, вид с седла. Лагерь 6400 где-то в середине гребня
В этот день мы поднялись до середины вершинного гребня (то есть самой пирамиды, видной из базового лагеря) и заночевали, как и планировали, на высоте 6400 м, в так называемом четвертом лагере. Он представляет собой небольшую площадку на гребне, где можно поставить одну палатку (или две, если правильно их подобрать и расположить). Слева скала уходит вверх, справа скала уходит вниз. Спереди обрыв в Киргизию, сзади обрыв в Казахстан. Эта ночь на удивление мало чем отличалась от прошлой, особого влияния высоты я не ощутил, только обычную тесноту и уже ставший таким же обычным холод конвенциональной интенсивности.
Вид из лагеря-6400 в сторону Казахстана
Вид из лагеря-6400 в сторону Киргизии и массива Победы
Утром мы вышли не особенно рано. Влад, как обычно, убежал вперед, я, как обычно, медленно отставал от Димы, двигаясь последним. Там, где вершинный гребень терял свою правильность, маршрут ушел с него вправо на стену, которую обычно почему-то обижают, называя кулуаром. Стена себе и стена, пусть в нескольких местах и с некоторым подобием желобов, по которым активно текут снежные ручейки. К тому времени, как мы вышли на этот участок, погода, до тех пор еще не определившаяся, окончательно испортилась: небо заволокло ровной серой пеленой, редкие белые мухи сложились во вполне уверенный снегопад, и вскоре по стене поехали маленькие пылевые лавинки.
Перед входом в кулуар на высоте около 6600 метров. Погода уже дрянь, хотя солнце еще виднеется.
Выглядело это как поземка, активно метущая по степи – если эту самую степь наклонить на 50-60 градусов, чтобы сила притяжения внесла свой вклад в скорость снега. Силы в этих потоках было немного, но когда тебя по пояс охватывало тихим шуршанием, а сухая и колючая снежная пыль перехватывала дыхание, как бы ты ни отворачивался, подниматься становилось невозможно, и нужно было пережидать, а в промежутках между частыми приливами опасливо поглядывать наверх. Слава богу, сскоре этот участок остался в стороне; далее веревка шлда вдоль крутого снежника, а потом вновь уходила вправо, поднимаясь на скалы высотой 20-25 метров.
И вот я уже на недоброй славы "ноже" – узком гребешке, где может поместиться только одна нога. Падать влево опасно, но относительно недалеко – я там только что был. Падать вправо – два километра полета в лучшем случае. Впрочем, пока шел по гребешку, об этом не думалось.
Предвершинный "нож". Фото Игоря Старожильца, на снимке один из членов его команды, Одед - в более погожий день...
Здесь я окончательно потерял из виду своих спутников и дальше поднимался один в крутящейся вокруг метели. Слава богу, потеряться здесь было тяжело, поскольку ты все время пристегнут к веревке, ведущей на вершину; раздражали только поминутно встречающиеся на ней узлы, заставлявшие снимать рукавицы и перестегиваться. Температура вокруг не очень способствовала подобного рода операциям, и пальцы, даже в перчатках, начали замерзать. Последние сотни метров, как им и положено, были самыми длинными и изматывающими. Даже увидев издалека Влада и Диму на вершине, я первым делом подумал о том, чтобы позвать их спускаться. Но о том, чтобы меня услышали сквозь метель и ветер, не могло быть и речи, поэтому я продолжал медленно ползти вдоль веревки. На вершину я выполз к четырем часам вечера, через час после спутников. Мы торопливо сделали серию "победных" фотоснимков вокруг треноги, отмечающей вершину, и деревянного креста, затащенного сюда какими-то чересчур ретивыми христианами.
Последние метры перед вершиной...
Погода отнюдь не располагала к долгому и бурному празднеству, поэтому, как только я освободил Диму и Влада от необходимости дожидаться меня (и фотоаппарата), мы дружно посыпались вниз по своим уже почти заметенным следам. Усталость не позволяла бездумно нестись по склону, и, помня о том, что многие несчастные случаи происходят именно на спуске, я старался постоянно контролировать свои движения – и вскоре снова остался в одиночестве, нарушаемом только какой-то очередной глупой песней, которой внутренний голос раз за разом пытался развлекать меня. Я отмахивался от него, чертыхаясь на заснеженные веревки, изобилующие узлами, которые поминутно требовали снимать рукавицы, чтобы перестегнуться. К тому времени, как я добрался до палатки в постепенно леденеющих сумерках, подаренные приятельницей войлочные рукавицы, до сих пор не раз оправдывавшие себя, уже представляли собой жесткие ледяные комья, ничем не напоминающие предмет экипировки и явно не имеющие отношения ни к чему человеческому. Пришлось оставить их в тамбуре палатки, а на следующий день кинуть в карман рюкзака. Только через три дня они оттаяли и приняли первоначальный облик – но осадок остался, и на штурм Победы я выпросил теплые пуховые рукавицы у Игоря – о котором речь еще впереди.
Накануне на вечерней радиосвязи начальник лагеря "успокоил" нас, сказав, что сегодняшним снегопадом все склоны замело, так что спускаться ниже седловины слишком опасно, и он советует ночевать в пещерах на седле. Так мы и сделали – дошли до седловины и с удовольствием после палаточной тесноты последних дней поселились в одной из пустых пещер. Хозяева ушли то ли вверх, то ли вниз, оставив после себя просторную ледяную комнату, дополнительное преимущество которой перед палаткой было в полном отсутствии ветра, а также полной эргономичности приготовления обеда: сырье для воды добывалось прямо из снежной стены.
Здесь стоит, пожалуй, коснуться одной из особенностей горной кухни: я не о гастрономической ее составляющей – это отдельная песня, а о том, как отсутствие жидкой воды изменяет набор привычных действий, призванных превратить пакет с "сухим кормом для рыб" во вполне съедобный бефстроганов с макаронами. Эта проблема еще встанет перед нами в полный рост на Победе, а пока мы ощущаем ее лишь как необходимое неудобство, избежать которого нельзя: вода присутствует только в виде льда или снега, которые нужно топить на горелке не только для получения того самого бефстроганова, но и просто для элементарного утоления жажды. Наливаемая в бутылку вода превращается в тот же лед, если оставить ее на ночь вне спальника; в течение же рабочего дня имеющийся запас выпивается очень быстро, а пополнить его нечем, поскольку останавливаться, чтобы топить воду, жалко – потому что долго. На биваке топить снег тоже неприятно: горелка работает в палатке, но снег нужно зачерпывать с улицы, а там, как правило, дует и метет. Как только ты расстегиваешь молнию, всякую память об уюте из палатки резко выдувает, а искомый снег, заметаемый снаружи, радостно ложится на вещи и их хозяев тонким слоем – которого достаточно, чтобы все вокруг стало сырым, но никак не хватает, чтобы зачерпнуть и положить в кастрюлю. Операция повторяется довольно часто, потому что из здорового кома снега, принесенного "с улицы", выходит весьма жидкая (не в смысле агрегатного состояния, а в смысле количества) лужица воды.
Как результат, ужин превращается в довольно продолжительную процедуру: натопить воды на условный бефстроганов, потом натопить еще одну кастрюлю на чай, а потом еще и наполнять бутылки. У нас лень-матушка зачастую приводила к тому, что и имеющиеся бутылки вечером оставались пустыми: мол, натопим снега утром. Утром же, разумеется, не до этого – нужно быстро собраться, в лучшем случае глотнуть чаю, одеться во всю имеющуюся одежду, набить рюкзак всем остальным – и вот уже пора вылезать на улицу. На Хан-Тенгри последствия обезвоживания еще не успели приобрести опасный характер, хотя на скорости движения уже временами сказывались. Но все было впереди.
В пещере мы, по крайней мере, были избавлены от ветра, а вода, как я уже сказал, была на расстоянии вытянутой руки, облегчая процедуру приготовления пищи. Так что в этот вечер мы и наелись, и напились вдоволь компоту, после чего заполнили живительной жидкостью все емкости, что только у нас были, включая кастрюлю на завтрак.
Вечером по связи договорились выходить вместе с ростовчанами (обитавшими в соседней пещере, в 15 метрах от нас) и в пять часов утра вместе побежали вниз по глубокому снегу, засыпавшему накануне все существовавшие тропы. До лагеря на 5300 добежали за сорок минут, там надели страховочные системы и спустились в тихую утреннюю "мышеловку"; она же "бутылка". Это узкая снежно-ледовая горловина между склонами Хан-Тенгри и соседнего пика Чапаева, которую не миновать ни на спуске, ни на подъеме.
Вход в "бутылку", вид сверху. Вдали видна тропа и (поверьте на слово) поднимающиеся люди.
Вход в "бутылку", вид снизу. Фото Игоря Старожильца.
С восходом солнца здесь начинаются непредсказуемой частоты и опасности камнепады и ледяные обвалы, от которых некуда деться и единственный (хотя и не гарантированный) способ избежать которых – проходить здесь, когда стена пика Чапаева не освещена солнцем, рано утром или после 4 часов вечера. Рано утром – это был наш случай, к тому же спускаться всегда быстрее, чем подниматься; и за два часа мы быстро добежали до подножия горы. По пути встретили на склоне поднимающуюся группу израильтян под водительством моего приятеля и в прошлом напарника по связке Игоря Старожильца. Он решил сочетать приятное с полезным и привез на Хан-Тенгри коммерческую группу израильтян, желающих экстремально перезимовать лето. Вся команда прилетела двумя днями раньше и сейчас поднималась, чтобы акклиматизироваться. Вышли они довольно поздно, но темп сохраняли бодрый, поэтому, вероятно, наши предостережения Игорь пропустил мимо ушей и повел своих орлов дальше.
А мы добрались до подножия, где стоял первый лагерь, и начали утомительное путешествие по плоскому леднику, среди журчащих речек, окрашенных в зелено-голубые цвета укатанного водой льда. Не меньше десятка раз ходил я этот отрезок пути – но впервые видел под ногами настоящую тропу, многочисленные следы всех, кто прошел здесь за последние пару дней. Обычно следы заметает снегом, либо их просто недостаточно, чтобы на льду возникла набитая тропа; в любом случае на этот раз мы избежали обычного блуждания по ледяным буеракам на переходе с ледника на морену, который отнимает последние силы при возвращении в базовый лагерь. К десяти утра мы уже подошли к долгожданной палатке на морене и, бросив вещи, с голодными взорами устремились в столовую.
Продолжение следует здесь
Редактор новостей zman.com, журналист, переводчик. Бакалавр наук Еврейского университета (история, филология, специализация по Испании и Латинской Америке). На 9-м канале с 2002 года. В свободное время альпинист и скалолаз, инструктор альпинизма.
