“...И вот однажды селекцию провели в самом блоке, а не на плацу... Это было так.
В середине каждого барака стояла печка, такой куб с двумя трубами по концам, примерно по полметра в каждую сторону.

А нары были возле стен. Мы лежали в ряд по 5 человек, прямо на голых досках.
Соломы не было.

Так вот. Пришел в блок какой-то врач. Все сейчас говорят: “Менгеле! Менгеле!”
Я не знаю, был ли это Менгеле. Какой-то врач, немец.

“Алес юден арибер ансайд!” Мы были в бараке все вместе — поляки, бельгийцы — всякие.

Евреев отогнали отдельно. Нам приказали раздеться и по одному подходить к врачу.
Кроме врача там были еще два эсэсовца.

Один должен был говорить номер заключенного, а другой записывал этот номер.

Голые евреи по одному подходили к врачу, он осматривал их со всех сторон.

Рядом с врачом стояли два этих эсэсовца и записывали больных.

После чего каждый перешагивал через полуметровую печку.

Там собирались все вместе опять, только часть из нас уже была “записана”.

Настала и моя очередь.

У меня на голени была тогда рана, я боялся и хотел быстро пройти, чтобы не заметили. Когда врач сказал мне повернуться, я побежал вперед. Но он вернул меня и заставил повернуться спиной. После чего меня записали.

Я в ту же секунду понял, зачем меня записывают. Я был приговорен к смерти.

Никогда, никогда не забуду, какие мысли пронеслись у меня в голове... Какие?

“Что делать? Выхватить у эсэсовца пистолет и застрелить его... Убежать...”

Но некуда было бежать. Некогда было и думать...

Подошла моя очередь записывать свой номер у другого эсэсовца...

Он взял мою руку и прочитал номер: 'Hundert vierzig zwei Tausende fünfhundert siebzig sechs!' (сто сорок две тысячи пятьсот семьдесят шесть). Зекце Зибицих! А мой номер Зекце Нойцег! 'Hundert vierzig zwei Tausende fünfhundert neunzig sechs'! Девяносто шесть!

Когда мне ставили номер, недобили одну точку в цифре 9, и она стала похожа на 7...

Я только молил Бога, чтобы второй эсэсовец повторил эту ошибку...

И он повторил этот ошибочный номер еще раз...

...Я перешагнул через печку и оказался снова между заключенными.

Некоторые стали меня успокаивать: “ничего, что тебя записали...ты уже отмучился... а нас еще будут бить... а ты уйдешь...”
Я молчал, и никому не говорил про ошибку эсэсовцев...
Я стоял и только молил Бога, чтобы не обнаружилась ошибка.

Прошло два-три дня. Мы уже знали эту процедуру.
Старший по блоку (поляк) должен был принести личные карточки заключенных и пойти с ними в комендатуру.
Когда он ушел, я зашел к нему в комнату (я не вру, клянусь своей семьей и внуками, я говорю чистую правду!) и увидел, что моя карточка осталась в бараке, он ее не взял...

И я на 80 процентов понял, что останусь жить...

В тот же день прозвучала команда “Блокшпере!” и все зашли в барак. Пришли немцы, уже с собаками, и зачитывали номера. Они забрали записанных в блок перед крематорием... Я остался... Те, кто меня успокаивали — недоумевали, почему меня не взяли? “Ведь тебя же записали?” — говорили они. “Меня?” — удивлялся я, — “меня никто не записывал”...

Только один мой друг, он сейчас живет в Гиватаиме, мы с ним иногда встречаемся и сейчас, — знал мою историю, как я остался в живых. По ошибке. Я не знаю, есть ли еще такие подобные случаи во всей истории Гитлера...

С тех пор не один раз мне приказывали пойти и исправить номер на более четкий — когда нам выдавали одежду, они всегда ошибались и я их поправлял...

А номер я не исправил”.

Оригинал публикации

Мнение авторов публикаций может не совпадать с мнением редакции сайта