Это интервью еще можно было бы назвать: "Неполное собрание впечатлений по Александру Каневскому". Во-первых, потому что одна из книг Александра Семеновича называется "Полное собрание впечатлений". А во-вторых, действительно не хватит многих дней и ночей, чтобы смог Александр Каневский, которому вчера исполнилось 83 года, поделиться всеми своими впечатлениями о жизни, друзьях, времени, которое стало "его" временем.

У него обаятельная улыбка, чуть ироничный взгляд. А как иначе может смотреть на мир писатель - сатирик? Он - великолепный рассказчик, импровизатор. Трудно представить его, выпускника Киевского Автодорожного института, инженером в тихом ПКБ.

У этого человека неуемная энергия, живое любопытство и огромный интерес ко всему окружающему. При этом искрометный юмор, который требовал выхода. И появились рассказы и повести, пьесы, эстрадные миниатюры и даже детектив, который Александр Каневский написал неожиданно для себя. У его литературных героев светлая жизнь. Читатели продолжают интересоваться их судьбами десятки лет, ждут новых книг. На просторах СНГ Александра Семеновича считают своим, российским автором.

А между тем, в июне исполнится двадцать шесть лет с того дня, когда Александр Каневский впервые назвал Израиль своей страной.

Александр, давайте начнем сначала. То есть с детства. На одной из встреч вы сказали, что состоялись в первую очередь благодаря маме. Она была доминантным в вашей жизни человеком? А отец?

У нас были прекрасные, мудрые и любящие родители. Отец – технолог пищевой промышленности, хотел дать нам надежные профессии. Он мечтал, что мы пойдем по его стопам. На меня он не очень рассчитывал (я уже в семь лет, как акын, воспевал в стихах все, что видел: и новую крышку для унитаза, и дедушкины кальсоны), поэтому основную ставку делал на брата.

Леня был упитанный мальчик, любил покушать, поэтому папа возил его в совхозы и на кондитерские фабрики. Леня с удовольствием пил соки, объедался фруктами, овощами, вареньем, мармеладом, но в седьмом классе пошел в театральную студию, и отец понял, что "потерял" обоих сыновей.

Мама нас поддерживала во всем. Она была красива, талантлива и авантюрна. Отец, влюбившись, буквально "вырвал" ее с третьего курса консерватории и увез на Кавказ, где он тогда работал, там она забеременела, и ее карьера пианистки на этом прервалась. Поэтому она мечтала состояться в сыновьях и благословляла нас на любые, даже самые рискованные решения и поступки.

Например: Леня мечтал о театре. Папа отнесся к его мечте скептично: " В киевском театральном институте - двадцать человек на место!" "Никакого Киева, - заявила мама, - только в Москву! В Щукинское училище!" "Там сто двадцать человек на место!" - застонал папа. Но маму это не остановило. "Ну, и что? А он поступит: он - талантлив" "Откуда ты знаешь?" "Знаю!" -ответила мама.

И она повезла Леню в столицу, пробилась к Рубену Симонову, уговорила его прослушать сына (мама была обаятельна и убедительна, ей нельзя было отказать), брат понравился Симонову, и тот направил его в училище имени Щукина, где Леня и занимался.

Меня же, окончившего школу с золотой медалью, с рекомендациями из двух газет, где я уже печатался, отец уговорил подать документы в Автодорожный институт. Там я стал выпускать стенную газету, сатирически-юмористическую "Осу", которая брала призы на конкурсах вузовских стенгазет. Меня из-за нее и держали, прощая прогулы и отсутствие конспектов. Я трижды порывался бросить этот институт, но отец умолял меня получить диплом: "А потом поступай, как знаешь". Закончив институт, я пришел к папе: "Вот тебе, папа, твой диплом!" И при полной поддержке мамы, нырнул в опасное море, называемое литературой.

Отец очень переживал за нас, особенно, за меня: ведь Леня, работая в театре, получал зарплату, мизерную, но хоть какую-то, а я вообще был человеком без профессии, без трудовой книжки, без постоянного заработка. Успокоился он только тогда, когда вышли мои первые книжки, были поставлены первые пьесы и с переаншлагами пошли эстрадные спектакли любимцев зрителей Тарапуньки и Штепселя (народных артистов Украины Юрия Тимошенко и Ефима Березина), авторами которых были я и Роберт Виккерс.

Ваша золотая медаль в школе - это круто! Но непохоже, что вы были пай-мальчиком и таким уж прилежным учеником. Учеба легко давалась?

У меня была отличная память, я запоминал все рассказанное учителем и дома даже не повторял ничего. Я запоминал рассказы, повести, даже романы, и когда мы их проходили, педагоги вызывали меня, чтоб я пересказал некоторые фрагменты, а то и целые главы. Конечно, это касалось гуманитарных предметов. Что касается математики, физики, геометрии, то я садился с кем-нибудь из наших вундеркиндов и просил мне пояснить суть домашнего задания, показать, как выведена та или иная формула. А разобравшись, уже мог не заучивать ее, а сам вывести, что, кстати, очень правилось педагогам.

Читать я научился в пять лет и читал все подряд: плакаты, газеты, журналы, квитанции... Я перечитал все детские стихи и сказки и в детском саду портил кровь воспитательницам: когда они только начинали читать сказку - я уже рассказывал финал.

Конечно, память - это уходящая натура, поэтому сейчас я продолжаю писать, писать, писать, пока, как написано в одном моем романе, "сито моей памяти не превратилось в дуршлаг".

Может ли чувство юмора быть наследственным? Были ли любимые шутки у ваших родителей?

Думаю, что генетика тут имеет значение. Но еще важно, в какой среде ты растешь. Мы росли среди веселых компаний и застолий, родители и их друзья были радостными людьми, разыгрывающими друг друга, умеющими шутить и весело хулиганить. Например, в один из новогодних вечеров, они украсили елку стограммовыми бутылочками водки, ("мерзавчиками") и половинками селедок. Когда пробили куранты, все бросились к елке и стали срезать водку и селедку ножницами, которые тоже висели на елке.

Когда-то вы оставили город детства – Киев и переехали в Москву. Позже, оставили Москву, где были признаны и востребованы, и отправились на Землю Обетованную. Не страшно ли было каждый раз начинать жизнь на новом месте?

Страшно, но интересно. И пока мама была жива, она меня всегда поддерживала

Ваша доизраильская жизнь прошла в двух городах. Киев и Москва. В одном – юность. В другом – активная работа, признание. По какому из них вы скучаете?

В Киеве я родился, учился, дрался, влюблялся, женился… Там мои папа и мама были молодыми; там я впервые поцеловал девушку, там осталась моя первая любовь. И там же запрещали к публикации мои рассказы, рассыпали наборы моих книг, громили спектакли по моим пьесам и изымали их из репертуара.

Моя память похожа на подзорную трубу. Я рассматриваю свое прошлое, и оно мне кажется ярко-радостным, я переворачиваю трубу, и вижу все обиды и раны, нанесенные мне бюрократией и социдиотизмом, но вижу их маленькими и далекими. Радость и благодарность перевешивают. Благодарность за верных и надежных друзей, за красивых подруг, за умения ненавидеть подлость и немедленно давать сдачу, как в драках на Крещатике, за способность смеяться сквозь слезы, за оптимизм вперемежку с авантюризмом – все это подарил мне Киев, широко и щедро, от всей души.

Живя в Киеве, я не был оторван от Москвы: печатался в центральных газетах, сотрудничал с театрами, телевидением, киностудиями, киножурналом "Фитиль". И, самое главное, часто встречался с коллегами, которые стали моими друзьями: с Григорием Гориным, Михаилом Жванецким, Аркадием Аркановым, Аркадием Хайтом, Борисом Грачевским, Леонидом Якубовичем, Владимиром Вишневским, Александром Курляндским, Эдуардом Успенским.... Потребность в постоянном общении с ними и стало главной причиной моего переезда в столицу, не говоря уже о том, что там жил и мой родной брат Леонид.

Я люблю Москву. Я благодарен ей за то, что она вдохнула в меня смелость и масштаб, научила рисковать, окружила меня интереснейшими людьми, вывела на международные связи и проекты. Там я из "Саши Каневского из Киева" превратился в столичного "писателя Александра Каневского". А это уже другой спрос, другая ответственность. Там я получил всесоюзное признание: в СССР, где газеты выходили миллионными тиражами, имя писателю делали именно они. И у меня в самых популярных газетах были свои рубрики, минимум два-три рассказа публиковались каждую неделю.

Плюс постоянное участие в телепередачах "Вокруг смеха" и "Кабачок "Тринадцать стульев", плюс театр комедии "Гротеск", который я создал и был его художественным руководителем.

Поэтому я считал себя и киевлянином, и москвичом одновременно и, покинув их, желаю обоим этим городам мира, процветания и громкого смеха на улицах!

Живя в Киеве, потом в Москве, потом в Израиле, вы много выступали и выступаете со своими вечерами - какие вопросы вам задают?

Разные. Иногда по произведением, иногда "за жизнь", а иногда просто для проверки на остроумие.

Например?

Как-то пришла записка: "У вас с вашим братом одно лицо, правда?" Я ответил: "Правда: мы его носим по очереди".

А бывали и провокационные вопросы?

Бывали всякие. Например, когда я еще жил в Киеве, там в Доме кино несколько раз в году проходили вечера "В гостях у Александра Каневского" - я выступал и приглашал гостей: Аркадия Арканова, Эдуарда Успенского, Геннадия Гладкова, Аркадия Хайта, Якова Сегеля и, естественно, брата Леонида. Эти вечера проходили под бдительным оком обкома партии. Вот здесь можно было нарваться на большую неприятность.

За вопросы?

За ответы. Например, на такой вроде бы безобидный вопросик: "Что вас сделало сатириком?", я не долго думая ответил: "Социализм".

И это вам сошло с рук?

Я уже тогда активно публиковался в "Правде" и в "Советской Культуре" - это были газеты ЦК КПСС, поэтому меня не тронули. Кроме того, я в этот период переезжал в Москву по вызову киножурнала "Фитиль". А вот директору Дома кино после моего последнего выступления влепили выговор по партийной линии, с формулировкой "За отсутствие бдительности".

Александр, как молодой специалист после института вы работали в Казахстане. Это был ваш выбор? Сохранились впечатления от того периода?

Я знал, что в Киеве, в те годы, дорога в литературу для меня перекрыта. Поэтому, окончив институт, на комиссии по распределению заявил: "Я всю жизнь любил города с двойным названием: Монте-Карло, Баден-Баден, Сан-Франциско... В вашем списке распределения таких городов нет, поэтому пошлите меня в Кзыл-Орду". Члены комиссии посмеялись и исполнили мою просьбу. Но я не сошел с поезда в Кызыл-Орде, а доехал до Алма-Аты (тоже город с двойным названием) и остался там работать. Я даже успел спроектировать один мост (по которому очень не рекомендую ходить моим друзьям).

Я благодарен Алма-Ате за то, что она дружелюбно приняла меня, там печатали мои рассказы, пели мои песни, поставили эстрадный спектакль... Потом ЦК комсомола освободил меня от работы с условием, что я напишу сценарий для Международного фестиваля студентов о Казахстане и о целине. Я написал, его поставили и успешно отыграли в Москве, а я смог вернуться домой в Киев, уже обласканным и уверенным в себе.

А как вы считаете, сатира врачует, или как раз наоборот? Сатира ведь далеко не всегда щадит…

Когда-то говорили:" Юмор - это кастрированная сатира", и в этом была доля истины. Юмор не должен быть агрессивным, он добр, он лечит, поднимает настроение, вызывает добрую улыбку, юмор - психотерапевт, а сатира - хирург. В ее обязанность входит бить, исправлять, оперировать. Поэтому, в силу своего характера, я больше люблю юмор. Нет, конечно, я писал и сатирические рассказы и пьесы.

А как вы относитесь к эпиграммам? Сами пишете? На вас писали? Ведь они могут и ранить.

Я не писал обидных эпиграмм. Я сочинял эпиграммы, которые радовали и веселили, потому что сочинял их только на симпатичных мне людей, таких как Гафт, Успенский, Караченцов, Бабкина, Якубович... Наверное, поэтому до сих пор сам не получал злых и колючих эпиграмм. Впрочем, может, все еще впереди.

Александр, а роман о любви никогда не хотелось написать? Или об этом у вас тоже получается говорить с чувством юмора?

Во всех моих повестях, даже детективных, непременно есть любовные отношения. Я же вам рассказал, что у меня хорошая память - я еще помню, как это происходит.

Есть события в жизни, к которым трудно относиться с чувством юмора. Пятнадцать лет назад не стало вашей жены Майи, очень близкого вам человека. Что помогло вам пережить утрату?

Во-первых, поддержка семьи - детей, внуков, брата и близких друзей, а во-вторых, покаяние… Я переосмыслил свою жизнь, осознал, как виноват перед ней, перед мамой и папой, перед покойными друзьями - мы всегда виноваты перед ушедшими, потому что очень много им не додали. Чтобы жить дальше, надо было публично покаяться, и я это сделал в романе "Смейся, паяц!". Он трагикомичен, как и вся наша жизнь.

Александр, старший брат – это награда или наказание? Каково чувствовать себя старшим братом. Младший брат поддается вашему влиянию?

Конечно, брат - это награда, подарок родителей. Но, несмотря на это, в детстве я его часто бил, пока он не стал заниматься борьбой. После этого, в целях самосохранения, я его уже не трогал.

А если серьезно, то мы очень дружны, нас даже хотели вписать в книгу рекордов Гиннеса: ведь за всю жизнь мы ни разу не поссорились. Мы шли рядом по ступенькам лет, помогая и поддерживая друг друга.

Первая его роль в кино была в фильме "Сорок минут до рассвета", который снимали по моему сценарию. Он читал и по сей день читает на концертах мои рассказы. Мы провели много совместных творческих вечеров. Я первому даю читать ему свои повести и пьесы, он мой первый, самый строгий и доброжелательный критик. Мы не просто братья, мы – друзья.

Есть ли у вас любимое время суток, когда лучше пишется?

Я работаю быстро и продуктивно в любое время суток, но только в тишине, оторванный от проблем. Когда что-то обдумываю, решения часто приходят ночью во сне, в полудреме. Приходили замечательные замыслы, афоризмы, стихи. Я не все успевал записывать, поэтому хотел рядом класть стенографистку, но жена почему-то была против.

Какие подарки, по вашему мнению, любят женщины?

Любящие женщины любят любые подарки, а не любящим я их не дарю.

Бабушек и дедушек застали, Александр? Успели пообщаться с ними?

К великому счастью, да. Дед был общительный, остроумный и гостеприимный человек. Мои школьные друзья, начиная с пятого класса, просили меня: "Пойдем к твоему деду". Он радостно принимал нас, показывал, как с помощью резиновой трубочки, тайком от бабушки, потягивает из бутыли вишневую наливку, доливая вместо нее заварку.

Наливка с каждым днем все больше бледнела, и бабушка ругала магазин, где ей продали некачественную вишню.

Когда они хотели что-то скрыть от меня, то говорили на идиш, благодаря этому я до сих пор кое-что понимаю и люблю этот замечательный грустно-веселый язык. Они отмечали Песах, Пурим и остальные еврейские праздники, приобщая нас, внуков, к еврейству, хотя в то время это было чревато неприятностями.

Бабушка до старости была очень красива, всегда модно причесана, со свежим маникюром. Дед обожал бабушку, гордился ею, сам покупал ей платья, туфли, духи - все вплоть до зажимок. Последнее, что он мне шепнул за час до смерти: "Береги бабушку". И я старался беречь, привозил ее к нам, водил к врачам, доставал лекарства. Однажды я закрутился, не был у нее почти неделю. Когда я пришел, она сказала мне: "Внучек, приходи почаще, я ведь уже гостья: ты придешь, а гостья ушла". И она действительно ушла, когда я был в отъезде. С каждым годом я все чаще и чаще вспоминаю эти ее слова.

С кем из друзей сегодня вам бы особенно хотелось выпить на брудершафт? Кого вам особенно не хватает рядом?

Со всеми своими друзьями я на "ты" - так что на брудершафт выпито уже давно. А рядом не хватает всех тех, кто ушли, забрав по частице моего сердца.

В каких областях себя реализовали ваши дети?

Сын с юности писал замечательные стихи, некоторые из них стали песнями, их пели известные вокалисты, такие как Серов, Миансарова... Он мог успешно идти по этой дороге, но победила тяга к медицине - стал врачом, но писать продолжает, вышел сборник его стихов под названием "Поэтическое убежище". Одна из песен, которую он посвятил мне - "Встать! Шут идет!" стала вступлением ко всем моим творческим вечерам.

Дочь с детства обожала животных, подкармливала всех бродячих собак и кошек, а когда выросла, это стало ее профессией. Когда мы летели в Израиль, с нами вместе летели три ее черных терьера - чемпионы Европы. О моем прилете сообщили израильские газеты. Мы прилетели в три часа ночи, но встречали не меня, а ее, а вернее, не меня и не ее, а терьеров: несколько фанатов-"собачников", привезли им вкусную еду и прохладную водичку. Выведением редких пород дочь занимается по сей день. В промежутке между выставками собак написала интересную повесть, которую не хочет публиковать, но я непременно заставлю.

Внук - кинооператор, с красным дипломом окончил ВГИК и сейчас востребован, много и успешно снимает. Старшая внучка - художница от Бога. Когда я издавал журнал "Балагаша", лучшие иллюстрации были ее. Однажды в Израиль, ко мне в гости, прилетел Эдуард Успенский. Просмотрев журналы, увидев свою повесть "Простоквашино", произнес: "Эта повесть опубликована в двадцати странах, ее иллюстрировали двадцать разных художников, но эти рисунки намного интересней. Кто рисовал?" Я ответил: "Девочка двенадцати лет" (Ей тогда было столько). Он не поверил: "Ты обманываешь". "Клянусь!" - подтвердил я. Он помолчал минутку, потом угрожающе помахал пальцем перед моим носом: "Только не давай ей советов!"

С тех пор прошли годы, внучка выросла, и большинство моих книг иллюстрированы ею. Советов не даю - она это делает здорово, издателям очень нравится. Вторая внучка, менеджер по профессии, тоже обожает собак и помогает маме. Она не пишет ни прозы, ни стихов, и я счастлив, что в семье есть хоть один здоровый человек, не заболевший литературой!

Как состоялось ваше врастание в новую страну, Александр?

Жизнь репатрианта состоит из трех этапов. Первый - ощущение, что ты на курорте. Второй - сплошной негатив и разочарование. И третий - трезвая адаптация к реальности. Я прошел все этапы. Описал их в своих "письмах брату". И понял: Израиль – это зеркало: какую рожу скорчишь, такую увидишь в ответ… Пока ты не принял эту страну со всеми ее недостатками, ее раздражающими факторами, со всеми ее закидонами, она тебе тоже не признает.. Так и будешь ходить всю жизнь хныкать – то не так, это не так, мол, никто тебя не понимает… Страна необычная, чего уж там… Здесь особая энергетика, я стал поднимать глаза к небу – и это главное!

С чего вы начинали свою деятельность в новой стране?

Когда я приехал из Советского Союза, решил провести Международный фестиваль смеха "Балаган". Я был советским человеком и мыслил советскими масштабами. Я пригласил лучших юмористов из Питера, из Москвы, из Габрово, из Одессы. Только из одной Одессы пришел пароход и привез около четырехсот гостей, артистов, журналистов, зрителей… По сценарию мне требовался марширующий духовой оркестр. Но оказалось, что есть только "сидячие" оркестры - еврейские музыканты не любят делать два дела сразу: и играть, и ходить. Наконец, обнаружили "подвижный" оркестр полиции, который согласился маршировать и принял мое условие одеться в яркие одежды.

Под фестиваль был снят Дворец спорта в Тель-Авиве. На открытии Фестиваля присутствовало около пяти тысяч зрителей – для маленького Израиля это астрономическое количество. Фестиваль шел три дня, в трех городах, на самых больших площадках. Когда мы проводили последних гостей, я раздал всем своим сотрудникам по бутылочке валокордина и велел двое суток пить лекарство и отсыпаться, а потом три года выплачивал долги за этот фестиваль.

Неужели вам никто не помогал?

Обещали. Министр абсорбции тех лет был в восторге от моего размаха и велел представить бюджет. Но начались очередные перевыборы правительства, ему стало не до меня. Самое забавное, что день перевыборов совпал с открытием нашего фестиваля, и я заявил в рекламе, что выборы - это мероприятие фестиваля смеха.

Вы так много создали! Журналы "Балаган" и "Балагаша", Центр юмора, фестивали смеха и театр комедии "Какаду". А затем все проекты закрылись. Вам не жаль?

Нет. Я занимался всем этим в силу своего беспокойного характера - все хотелось попробовать. Но я занимался не своим делом. Ведь Бог посылает нас на Землю для чего-то главного, что мы умеем делать лучше всего. Я - писатель, я должен писать, сколько мне еще даровано лет, пока получается.

Александр, что вы бы хотели пожелать читателям этого интервью?

В любых ситуациях сохранять чувство юмора, уметь радоваться, уметь смеяться, уметь веселить других и помнить, что день, прожитый без улыбки - потерянный день. И еще, пожалуйста, читайте книги!