Порой, сдается мне, все, что осталось - на донышке души. Как стекляшки в шкатулке. Нанизешь на нитку, вроде уже и бусы.

Сказывают, автор, будучи совсем мелким, когда слышал музыку, переставал истерить и делать под себя. В три года - стоял под дверью Евгении Петровны, по прозвищу Евгешка. Она давала уроки на пианино.

Родители ее боялись - попивала втихаря, бывала крута. На безмужичье. Что стоишь? Вот прищемит башку или пнет дверью! Ступай домой!

Там над койкой с шариками висел репродуктор и пел: то березка, то рябина.

Однако же, когда еще Сталин не помер, Евгешка пустила меня в свой эдем. Там стоял черный бегемот с белыми зубами, "Красный Октябрь": ну, играй жидёнок!

Она закуривала “Казбек". Я тыкал одним пальцем то, что любил. Евгешка выпускала дым и удивлялась - она это тоже любила. Из-за убитого в конце войны мужа.

И мы пели прокуренным альтом и дискантом: вот солдаты идуу-у-т по степи опалё-ё-нной, тихо песню пою-ю-ют про березки да клены.

Знаешь что, заходи, играй, когда хочешь... А мне разрешат?.. Я сказала, придурок, едрёныть, я не буду двери запирать.

Теперь я думаю о том, что солдаты все еще идут сквозь нас над Мосфильмом и Шаболовкой, и по склонам Галиля, мимо, куда-то в облака.

На одном облаке, возможно, сидит Евгешка с папиросой в зубах.

И наша родня, еврейская и русская, вокруг нее летает.

Как бабочки над лампой.

А кто жив, давно друг другу простили.

Вот, и бубним любимое, тыча пальцем по клавишам.

И пытаемся вести себя так, чтобы солдатам в степи за нас не было стыдно.

Источник: Facebook