Однажды прохладным летним вечером в саду дома моего дяди, расположенного у берега моря в Северном Тель-Авиве, я впервые увидела свою кузину Лифше. В тот день она приехала из Польши. Она единственная из большой семьи осталась в живых.Мы измерили друг друга взглядом. Нам обеим было по семнадцать лет, но мы словно пришли из разных миров. Лифше выглядела очень странно. Бледность свидетельствовала о нездоровье. Ее тело и лицо опухли, стрижка была слишком коротка. Одежда немодного серого цвета висела на ней. Я, с моим здоровым загаром, гривой каштановых волос и красивым ухажером, державшим меня за руку, чувствовала неловкость...История Лифше мало отличается от рассказов о почти всех, кто пережил Катастрофу. Они приехали в Израиль, похоронив свои надежды и мечты, но нашли новую жизнь и энергию в своей стране."Жила-была маленькая девочка". Так начинаются многие сказки. Но это не сказка; это рассказ о милой и красивой еврейской девочке, которая жила до войны в Варшаве. У нее была теплая заботливая семья, а потом, рассказывала она мне, однажды..."Первое сентября 1939 года. Начало учебного года. Новый портфель, наполненный книгами, тетрадями и карандашами. Я перешла в шестой класс. Но в школу я так и не попала. Внезапно небо Варшавы заполнили самолеты; на улицах стали взрываться бомбы. Началась Вторая мировая война, и в одночасье моя беззаботная и счастливая жизнь ушла в небытие.Вначале было гетто. Мой отец умер первым. Он отказывался прикасаться к некошерной еде и умер от голода. Мой брат работал на принудительных работах. Мне время от времени удавалось выходить за пределы гетто и красть картошку и другую еду. Потом мою мать, двух сестер и брата отправили в газовую камеру. Однажды я вскочила в состав, направлявшийся в Освенцим, потому что я слышала, что моя старшая сестра находится там. Тогда мне было пятнадцать лет. Я старалась выглядеть здоровой и высокой. Я щипала себя за щеки, чтобы они выглядели румянее и чтобы меня признали годной к работе.

Моя сестра умерла от тифа. Я тоже заболела, но осталась в живых. Я не знаю, откуда брала мужество, чтобы вставать по утрам, работать весь день, а вечером бороться за место, где можно спать ночью. Чтобы выжить в нечеловеческих условиях и продолжать надеяться, что этот кошмар закончится и я смогу рассказать миру о произошедшем...Наступил 1945 год. Я все еще была в Аушвице. Вдалеке загремели пушки. Неужели русские приближаются? Всем узникам приказано подготовится к выходу из лагеря. Неужели нас освободят? Неужели мы останемся в живых? Я обращаюсь к своей лучшей подруге. Может быть, нам лучше спрятаться в лагере? Но где? Под кроватью? В уборной? Никогда! Пусть нас убьют! Я собираю все свое мужество и обращаюсь к женщине, отвечающей за наш блок. Я робко спрашиваю ее, могу ли поменять свою полосатую одежду, от которой у меня чешется все тело. Невероятное случилось! Она вручила мне не только платье и свитер, которые намного превосходили размеры моего тощего тела, но и пару огромных туфель. Мне пришлось обернуть ноги тряпками, чтобы они на мне не болтались. Нам приказали построиться в шеренги и выдали сухой хлеб с вареньем.Зима. Страшный холод. Глубокий снег. Узники, выстроившиеся в шеренги, шагают вдоль электрической ограды, сопровождаемые злыми псами, которые в любой момент готовы напасть на людей.Куда нас ведут? Я пытаюсь протолкнуться вперед, боясь собак и эсэсовцев, которые не переставая кричат: "Афштейн!"("Встать, не останавливаться!"). Изо всех сил я стараюсь идти впереди, чтобы не остаться...
Наконец мы прибыли в деревню. Во дворе был колодец. Все женщины побежали к нему. Я не могла двигаться. Я сидела и думала лишь об одном: "Как мне убежать?". Моя подруга подошла ко мне, и я сообщила ей о моем намерении бежать. Она решила, что я сошла с ума. "Прекрати даже мечтать об этом! Тебя тут же поймают и убьют!"В этот момент я решилась. Я попрощалась с ней и направилась к выходу из деревни. Снег был очень глубокий, и каждый шаг давался мне с трудом. Вдалеке я увидела дом. За своей спиной сквозь тишину донеслись крики немцев: "Афштейн, афштейн"! Я ни разу не обернулась. Вперед, только вперед...Внезапно я услышала выстрелы. Я была уверена, что стреляют в меня, и легла в снег. Я боялась пошевельнуться. Выстрелы прекратились, им на смену пришла тишина. Я медленно подняла голову и руками ощупала свое тело. Все было на месте. Я была жива. Я поднялась и пошла к одинокому домику. Меня охватила волна неизведанного счастья. Вот это да! Я это сделала! Как мне удалось? Как у меня хватило смелости?Я была свободна. Слезы, которые я так долго сдерживала, покатились по моим щекам".Первый вечер, который Лифше провела в стране своей мечты, положил начало ее новой жизни и новому имени Лили, которое она выбрала для себя. Она вступила в кибуц, вышла замуж, родила троих детей и ни разу не обмолвилась о пережитом до 1961 года, когда состоялся суд над Эйхманом.Лифше-Лили не была первым человеком из Восточной Европы, которого я встретила. Многие из них приезжали нелегально, скрываясь от британского заслона. Как только эти люди высаживались на берег, добровольцы брали их к себе домой.Поэтому в течение шести месяцев я спала на каменном полу.Мы жили в Тель-Авиве, недалеко от моря. Нас и наших соседей попросили приютить нескольких олим, пока им не найдут постоянное место. Мы приняли в своем доме семью из трех человек - супружескую пару с маленьким мальчиком. Мои родители, брат и я стали ютиться в одной комнате нашей двухкомнатной квартиры. Моя мама готовила на всех, я мыла посуду, а мой брат играл с Алексеем. Мой отец тяжело работал, чтобы всех обеспечить. После того как наши гости покинули наш дом, мы ничего не слышали о них. Моя мать лаконично сказала: "Аз мы гейт, гейтмен" ("Те, кто уходят, уходят").Браха Шток,Перевод Леона ЧерновицкогоПолный выпуск дайджеста материалов Jerusalem Post читайте в газете "Новости недели"