Михаил Исаакович Крейнцин родился в 1923 году в селе Добровеличковка на Украине. В 15 лет его отправили в Москву к родственникам, учиться. В 1941 году, когда началась война, он хотел пойти в армию на фронт, но его не взяли, так как Миша работал на оборонном заводе.

Потом он добился все-таки призыва. Зимой 41-го был ранен осколками минометного снаряда в ногу и плечо на фронте и несколько часов пролежал в снегу, ожидая санитаров. Только врожденное здоровье спасло ему жизнь тогда. Осколки остались в нем на память на всю жизнь.

Вообще, он был четыре раза ранен на фронте. Дошел до Кенигсберга, взял его. В этом прусском городе шли страшные бои за освобождение его от нацистов в 1944 году.

После госпиталя Крейнцин был приписан к полковой разведке 348 стрелкового полка 51 дивизии. Иногда он рассказывал родным, сухо посмеиваясь, что походы за линию фронта редко бывали успешными. «Но все-таки носили мы немца к своим, носили», - хрипло говаривал он, не скрывая профессиональной гордости. Вообще, он был очень сдержанный, мягкий и терпеливый человек. Когда он начинал нервничать или когда его слишком доставали, то вокруг него люди начинали разбегаться в буквальном смысле слова. У него была счастливая внешность – правильное, очень мужское лицо, которое было лишено позы и бравирования. Соседи в Москве, русские люди далекие от еврейских комплексов, называли его «наш герой», имея в виду только то, что говорили. Наш герой. В их словах и в отношении к нему друзей по 51 дивизии отчетливо слышались ноты обожания и поклонения. Крейнцин сносил это все терпеливо.

Однажды он написал несколько страниц воспоминаний, которые прежде боялся писать, так как личный дневник казался ему предвестником близкого конца жизни. Так вот в 2004 году он написал, как они приволокли на себе здоровенного немца, умаялись и сели отдохнуть. Руки немцу развязали и он тут же перерезал себе горло припрятанной бритвой.

Крейнцин все мог сделать руками, мог собрать патефон и радиоприемник, отлично рисовал, собрал по бревнышку себе и семье под Москвой дачу с верандой и парилкой.

Пригожая жена его Роза Михайловна, не склонная к компромиссу и примирению со лгунами женщина, во время перестройки писала энергичные письма протеста Шафаревичу и Шиманову, были такие большие национальные русские деятели, которые никогда ей не отвечали, что можно признать как большую удачу для всех. У вышеназванных людей были претензии к евреям по многим пунктам, один из главных заключался в том, что евреи сидели в Ташкенте, а русские люди на фронте в это время умирали. К тому же евреи не пашут и не жнут. Получалось, что евреи эти, люди так себе, обманщики и плуты.

- Как же так? – спрашивала жена Крейнцина, Роза Михайловна, - а Михай-то, что, как свои Ордена Славы и медали за Отвагу получил? Вы что такое пишите? А у вас, товарищи, такие ордена и медали как у Михая есть? Вы какое имеете право так говорить? Где ваша первичная партийная организация, а?

Михаем она называла своего мужа Михаила, который был назван при рождении Менделем. У Крейнцина было два ордена Славы две медали «За Отвагу» - самые ценные у солдат ТОЙ войны. Еще у него было четыре ранения.

В Москву 15-летний Мендель Крейнцин приехал налегке. Был предрасположен к точным наукам, занимался в секции «Ворошиловский стрелок», учился в приборостроительном техникуме, куда был конкурс четыре человека на место. Такое было время, ни от чего Крейнцин не отказывался, не менял привязанностей и любви.

У него была замечательная жизнь у Михаила Крейнцина. Он, Мендель из своей Добровеличковки, что в Кировоградской области, прожил в СССР 72 года, а затем еще 14 лет жил в Иерусалиме, каждый год приезжая в Москву на День Победы. 51 стрелковая дивизия была для него важнее многих других важных вещей. Он все понимал, все помнил. Победа 45 года для него была Победой над фашистами, фронт – был местом, на котором он рисковал жизнью, был ранен, стрелял, убивал. Там гибли е его друзья.

Его жена рассказывала дочкам про их отца, что за грамотность и хороший рисунок (другие ребята в фронтовой разведке были не слишком большими спецами в грамоте) командир полковой разведки просил его рисовать оперативные схемы цветными карандашами. Восхищенный прямыми линиями Крейнцина, его пониманием секретов штабных схем, командир говорил сержанту:

- Слушай, Миша, ты сегодня не ходи с нами, ну их этих немцев, посиди здесь, отдохни.

Крейнцин, который помнил разговоры о евреях в среде отдельных групп русского народа, всегда отказывался оставаться, чтобы не подумали про него плохого. Он шел с ребятами. Переползал линию фронта вместе с группой захвата. Путь группе захвата уже разминировали саперы. В правой руке у него был автомат, в левой – финка, с нарезной ручкой, в голубых глазах – полное отсутствие всяческих чувств. «Конечно, боялся, но надо было и языка приводить, без них нельзя было», - говорил он тихо потом.

Он еще рассказывал без осуждения, что у него сначала была винтовка 1812 года (это правда), что их дивизию бросили в бой под Москвой безо всякой подготовки, что он был лишен чувства собственности в то время, совершенно.

У него много чего было за широкой душой, у этого хорошо сложенного, красивого немолодого человека, который умер в прошлом феврале и похоронен в Иерусалиме.

Встаньте смирно.

На фото: Михаил Крейнцин, 1945 год