Вечер поэзии Михаила Генделева в переводах на иврит
Это странное название вечера, который состоялся 26 октября в Иерусалимской галерее «Скицца», в Бейт От ха-Муцар, вызывало даже какое-то недоумение у некоторых – и тех, кто хорошо знал и помнил Мишу Генделева и как поэта, и как друга, - и у тех, кто только мечтал бы с ним познакомиться, да не пришлось. Миша ушел от нас очень рано, слишком рано и совсем недавно – за 30 дней до своего 59-го дня рождения в прошлом году. «Почему же странное название вечера? – возмущалась я, когда меня спрашивали те, кто недоумевал, - почему странное – ведь это Миша в переводах на иврит!» Уже потом, когда вечер закончился, ощущение присутствия поэта не отпускало, и не только потому, что некоторые стихи его читались в оригинале, т. е. по-русски, но и потому, что его слог, его рифмы, его голос были переложены в ивритскую речь.
Вел вечер – Одед Зайдель, который помогал своей жене - Лене Зайдель в переводе и который читал вместе с ней, переведенные ею – мастерски - «Ночные маневры под Бейт-Джубрин» и еще несколько стихотворений 83-84 гг.
Впервые стихи Миши произносились на иврите, - и это было удивительное ощущение. Лена Зайдель смогла как будто угадать, как Миша сказал бы и написал бы все то, что так легко сочинялось им по русски:
Я младшей родины моей
глотал холодный дым
и нелюбимым в дом входил
в котором был любим
- и на иврите:
את כפור העשן של ארצי השניה בלעתי בפתח ביתי
צעדתי פנימה. הייתי אהוב
שוב לא אוהבים כאן אותי
Казалось, будто Генделев сам надиктовал Лене Зайдель эти (и другие) строки на иврите. А ведь на самом деле Миша, по меткому выражению Майи Каганской – «на иврите скорей рычал, чем изъяснялся». И тем не менее настоящим поэтам достаточно было и этого – так, Хаим Гури по достоинству оценил прекрасную генделевскую поэзию, и при том, что русского он не знал, он «по этому рыку, плюс жестикуляция и подстрочники» (М. Каганская) признал в Генделеве великого поэта.
Именно об этом напомнил собравшимся другой прекрасный переводчик Генделева на иврит – Петр Криксунов. Благодаря ему в свет вышел первый и пока что единственный сборник стихов Генделева – «Хаг» («Праздник»). Сборник этот вышел в 2000-м году, и его обошли полным молчанием. Об этом с горечью, потрясая изданной книжечкой, перед собравшимися на вечере говорил Петя Криксунов. Он читал Генделева страстно, тем более, что каждое слово на иврите было выверено Мишей при жизни, он был очень настойчив и требовал точной передачи своих мыслей, может поэтому эти переводы звучат несколько иначе, чем переводы Лены Зайдель, но и это – Генделев на иврите.
Интересно, что когда Лена Зайдель или Криксунов читали Мишины стихи в своих переводах – зал, в котором собрались в основном ивритоязычные любители поэзии - замирал, а потом, спустя несколько мгновений, взрывался аплодисментами.
Выступление д-ра Михаила Вайскопфа – одного из самых тонких ценителей поэзии Генделева - наиболее точным образом определило для слушателей место поэта в израильской литературе: «Генделев представляет собой весьма парадоксальное явление, его смело можно назвать (и Хаим Гури именно так его и называл) – национальным израильским поэтом. Но это национальный поэт, пишущий по-русски». По Вайскопфу Генделев существовал в вакууме меж двух культур: писавший по-русски, поэт жил и дышал Израилем и во всех изданиях своих книг настойчиво требовал указывать, что он «израильский поэт, пишущий на русском языке». Но парадокс Генделева еще и в том, что он в этом «вакууме» создал себе роскошные условия – он жил и творил в своей поэзии.
Заявление о том, что Генделев смог «усесться между двумя культурами и уселся он комфортно», немного оспорил П. Криксунов – он добавил: «Генделев не поселился в этом вакууме, он воевал за это место».
В одном из предисловий к произведениям поэта М. Вайскопф заметил: «Большинство сегодняшних израильских стихотворцев, пишущих на иврите, пребывают и обжились в рамках культурного консенсуса, определяемого лево-антисионистскими установками (...) Больше всего эти сочинители боятся отстать от своих западных коллег и меньше всего претендуют на самобытность. (...) Неудивительно, что «милитаристские» темы и «национал-патетические» мотивы Генделева они восприняли с тревогой и тоскливым недоумением. Однако почтенная мода на повальную иронию и сплошную деконструкцию дряхлеет изо дня на день, и на этом освежающем фоне поэзия Генделева уже обрела многочисленных поклонников не только в русско-, но и в ивритоязычном Израиле»...
На этом вечере, мне кажется, был дан совершенно однозначный ответ на вопрос: возможно ли переводить поэта с языка на язык? Да, возможно. Особенно, если его стихи помнишь наизусть, любишь и понимаешь и так хочется передать свой восторг другим – тем, к кому они также, как и к тебе обращены – к израильтянам. Потому что Миша израильский поэт, писавший по-русски.
Вечер завершился чтением стихотворения Генделева, также переведенного на иврит, и немедленно, как только закончилось чтение, зазвучал голос поэта – совсем незадолго до своего ухода, Миша успел записать на диск несколько своих стихотворений. Он всегда потрясающе читал свои стихи, без «завываний», свойственных некоторым поэтам, без позерства – отчетливо и с той силой, которой была наполнена его поэзия:
Я к вам вернусь
ещё бы только свет
стоял всю ночь
и на реке
кричала
в одеждах праздничных
— ну а меня всё нет —
какая-нибудь память одичало
и чтоб
к водам пустынного причала
сошли друзья моих весёлых лет
А уходя с вечера те самые, «недоумевающие» (см. выше) повторяли: «Как бы он был рад, если бы мог слышать свои стихи на иврите...» Но ведь он слышал. Правда, Миша?
Марина Концевая
Вел вечер – Одед Зайдель, который помогал своей жене - Лене Зайдель в переводе и который читал вместе с ней, переведенные ею – мастерски - «Ночные маневры под Бейт-Джубрин» и еще несколько стихотворений 83-84 гг.
Впервые стихи Миши произносились на иврите, - и это было удивительное ощущение. Лена Зайдель смогла как будто угадать, как Миша сказал бы и написал бы все то, что так легко сочинялось им по русски:
Я младшей родины моей
глотал холодный дым
и нелюбимым в дом входил
в котором был любим
- и на иврите:
את כפור העשן של ארצי השניה בלעתי בפתח ביתי
צעדתי פנימה. הייתי אהוב
שוב לא אוהבים כאן אותי
Казалось, будто Генделев сам надиктовал Лене Зайдель эти (и другие) строки на иврите. А ведь на самом деле Миша, по меткому выражению Майи Каганской – «на иврите скорей рычал, чем изъяснялся». И тем не менее настоящим поэтам достаточно было и этого – так, Хаим Гури по достоинству оценил прекрасную генделевскую поэзию, и при том, что русского он не знал, он «по этому рыку, плюс жестикуляция и подстрочники» (М. Каганская) признал в Генделеве великого поэта.
Именно об этом напомнил собравшимся другой прекрасный переводчик Генделева на иврит – Петр Криксунов. Благодаря ему в свет вышел первый и пока что единственный сборник стихов Генделева – «Хаг» («Праздник»). Сборник этот вышел в 2000-м году, и его обошли полным молчанием. Об этом с горечью, потрясая изданной книжечкой, перед собравшимися на вечере говорил Петя Криксунов. Он читал Генделева страстно, тем более, что каждое слово на иврите было выверено Мишей при жизни, он был очень настойчив и требовал точной передачи своих мыслей, может поэтому эти переводы звучат несколько иначе, чем переводы Лены Зайдель, но и это – Генделев на иврите.
Интересно, что когда Лена Зайдель или Криксунов читали Мишины стихи в своих переводах – зал, в котором собрались в основном ивритоязычные любители поэзии - замирал, а потом, спустя несколько мгновений, взрывался аплодисментами.
Выступление д-ра Михаила Вайскопфа – одного из самых тонких ценителей поэзии Генделева - наиболее точным образом определило для слушателей место поэта в израильской литературе: «Генделев представляет собой весьма парадоксальное явление, его смело можно назвать (и Хаим Гури именно так его и называл) – национальным израильским поэтом. Но это национальный поэт, пишущий по-русски». По Вайскопфу Генделев существовал в вакууме меж двух культур: писавший по-русски, поэт жил и дышал Израилем и во всех изданиях своих книг настойчиво требовал указывать, что он «израильский поэт, пишущий на русском языке». Но парадокс Генделева еще и в том, что он в этом «вакууме» создал себе роскошные условия – он жил и творил в своей поэзии.
Заявление о том, что Генделев смог «усесться между двумя культурами и уселся он комфортно», немного оспорил П. Криксунов – он добавил: «Генделев не поселился в этом вакууме, он воевал за это место».
В одном из предисловий к произведениям поэта М. Вайскопф заметил: «Большинство сегодняшних израильских стихотворцев, пишущих на иврите, пребывают и обжились в рамках культурного консенсуса, определяемого лево-антисионистскими установками (...) Больше всего эти сочинители боятся отстать от своих западных коллег и меньше всего претендуют на самобытность. (...) Неудивительно, что «милитаристские» темы и «национал-патетические» мотивы Генделева они восприняли с тревогой и тоскливым недоумением. Однако почтенная мода на повальную иронию и сплошную деконструкцию дряхлеет изо дня на день, и на этом освежающем фоне поэзия Генделева уже обрела многочисленных поклонников не только в русско-, но и в ивритоязычном Израиле»...
На этом вечере, мне кажется, был дан совершенно однозначный ответ на вопрос: возможно ли переводить поэта с языка на язык? Да, возможно. Особенно, если его стихи помнишь наизусть, любишь и понимаешь и так хочется передать свой восторг другим – тем, к кому они также, как и к тебе обращены – к израильтянам. Потому что Миша израильский поэт, писавший по-русски.
Вечер завершился чтением стихотворения Генделева, также переведенного на иврит, и немедленно, как только закончилось чтение, зазвучал голос поэта – совсем незадолго до своего ухода, Миша успел записать на диск несколько своих стихотворений. Он всегда потрясающе читал свои стихи, без «завываний», свойственных некоторым поэтам, без позерства – отчетливо и с той силой, которой была наполнена его поэзия:
Я к вам вернусь
ещё бы только свет
стоял всю ночь
и на реке
кричала
в одеждах праздничных
— ну а меня всё нет —
какая-нибудь память одичало
и чтоб
к водам пустынного причала
сошли друзья моих весёлых лет
А уходя с вечера те самые, «недоумевающие» (см. выше) повторяли: «Как бы он был рад, если бы мог слышать свои стихи на иврите...» Но ведь он слышал. Правда, Миша?
Марина Концевая
