Дело Кацава, история с Алеф. Часть четвертая
Краткое изложение вердикта суда, продолжение:
У подсудимого также имеется своего рода утверждение об алиби относительно изнасилования в канцелярии, которое совершено, согласно материалам обвинения, в апреле 1998 года, без указания даты, и согласно свидетельству А. – по всей очевидности, 19.4.1998, это тот день, когда состоялось специальное мероприятие для иранских евреев «Руж-бек», названное на суде «мероприятием персов».
Своё утверждение подсудимый основывает на справке ШАБАКа 130/тав от 20.7.2007, в которой отмечено, что подсудимый принял участие в мероприятии персов, состоявшемся в парке Леуми 19.4.1998, и что: «приехал на место в 15:30 и уехал оттуда в 17:00».
Подсудимый утверждал в показаниях, что приехал на это мероприятие из Иерусалима, и по его завершении отвёз свою мать прямиком в Кирьят-Малахи, и в свете сказанного в справке из ШАБАКа он не мог находиться в канцелярии в Бейт-Текстиле ближе к вечеру, и отсюда следует, что утверждение А. ложно. Также подсудимый утверждает, что распечатки исходящих звонков из его автомобиля в тот день, сделанных на телефон А., которая, по её утверждению, находилась вместе с ним, не соответствуют версии об изнасиловании.
Это утверждение нами также не принимается.
Начнём с того, что подсудимый последовательно игнорировал возможность того, что происшествие в канцелярии происходило в другой день в апреле 1998 года, а не обязательно 19.4.1998, ведь А. не была уверена насчёт этой даты, и назвала её только потому, что в этот день состоялось публичное мероприятие в парке, а она помнила, что такое же мероприятие происходило и в день изнасилования. Более того, ни показания подсудимого, ни показания шофёра обвиняемого, который вообще не помнит, что они с подсудимым делали в тот день, совершенно не убедили нас в том, что подсудимый уехал из парка в 17:00 и отправился вместе с матерью прямиком в Кирьят-Малахи. Поскольку показания подсудимого в полиции о том, что он сам привёз свою мать на то мероприятие, оказались неверными, мы не можем быть уверены и в его словах о том, что он сам отвозил мать домой. Возможно, на самом деле он взял А. и поехал с ней в канцелярию в Тель-Авиве.
Распечатки звонков тоже не опровергают версии А.
Если предположить, что записанное в доказательстве тав/130 верно, и что телохранители действительно расстались с подсудимым в 17:00, этого недостаточно, чтобы поколебать версию А. Вполне вероятно, раз речь идёт о массовом мероприятии, которое, разумеется, проходило в сильной тесноте, было много людей и автомобилей, что должно было пройти немало времени с того момента, как подсудимый расстался с телохранителями, и до того момента, как А. села к нему в автомобиль. Подсудимый должен был выехать с парковки, найти А., подобрать её в том месте, где она находилась среди толпы, и выехать в направлении Тель-Авива. Звонки, сделанные из его машины на телефон А. в 17:58 и в 18:09, которые подсудимый представляет в качестве алиби, вполне могут объяснять контакты с А. на предмет её отыскания и усаживания в машину.
Распечатка исходящих звонков с телефона подсудимого указывает на эфирную тишину с 18:09 по 19:27, значит, в его распоряжении имелся один час и восемнадцать минут. Такой отрезок времени вполне допускает автомобильную поездку из парка в Рамат-Гане в Бейт-Текстиль в Тель-Авиве, с заходом обоих в канцелярию и краткое пребывание там, во время которого совершено изнасилование.
Следует помнить, что согласно показаниям А., их пребывание в канцелярии заняло от 10 до 15 минут. И поскольку мы не услышали о том, что перед нападением подсудимого на А. тот предварил свои действия ублажающими речами или иными ухаживаниями, остаётся только предположить, что само происшествие длилось считанные минуты, по истечении которых оба покинули место происшествия. Если придерживаться этого объяснения, то происшествие имело место после 18:00, а не до этого часа, как заявляет защита.
Более того, как раз описание, которое дал подсудимый и согласно которому он уехал из парка в 17:00, забрал мать и направился прямиком в Кирьят-Малахи, не увязывается с распечаткой исходящих звонков из его машины, указывающей на звонки, которые делались им начиная с 19:27 и до 20:34, и подтверждающей предположение о том, что только в эти часы он начал поездку в направлении Кирьят-Малахи. Более того, распечатка этих звонков указывает на то, что в 20:02 был сделан звонок из машины подсудимого к нему домой, и это означает, что к этому времени он ещё не добрался до дома, хотя, согласно его же версии, он должен был достичь конечного пункта никак не позднее 18:00.
Распечатка входящих звонков на мобильный телефон А. тоже увязывается с нашими предпосылками, мы не нашли никакого несоответствия во входящих звонках в 18:15 и в 18:20, ведь только в 18:09 она села в машину к подсудимому, и в эти минуты автомобиль ехал в направлении Тель-Авива, что не могло мешать А. разговаривать по телефону.
Исходя из вышесказанного, притом, что утверждения подсудимого относительно данного дня отпадают, и притом, что показания А. признаются достоверными, нам остаётся только постановить, что происшествие в канцелярии действительно имело место.
В той же степени мы приняли и показания А. во всём, что касается происшествия в квартире.
И относительно выражения несогласия: согласно формулировке УК, действовавшей на момент данных происшествий, для того, чтобы действия расценивались как изнасилование, обвинение, в числе прочего, должно доказать, что эти действия совершены «без её согласия». Мы убеждены, что отсутствие согласия также доказано.
Проявления несогласия А. не были резкими, а были они пассивными и деликатными, но мы не видим в этом ничего плохого, учитывая заведомое неравенство в отношениях между ней и подсудимым. Подсудимый – не чужак, который, разумеется, натолкнулся бы на громкий крик со стороны А., может быть, даже удостоился бы звонкой пощёчины или пинка, а министр, высокопоставленный чиновник, который был работодателем А., и она находилась от него в служебной зависимости.
Её несогласие на происшествие в квартире следует из того, что А. отстраняла подсудимого обеими руками, когда он к ней приближался, оттолкнула его и тот немедленно покинул квартиру.
Несогласие на происшествие в канцелярии А. выразила таким образом: «Ты знаешь, что он твой начальник… и ты не можешь скинуть его каким-нибудь пинком… или я дам ему пинка, или пощёчину, или ударю его, и тогда он меня уволит…», а также: «значит, я всё время типа боролась и говорила, что я не хочу. Хватит. Отрывистыми словами, не криками. Хватит. Перестань. Я не заинтересована, я не это… я не хочу, я пыталась сопротивляться всем телом… и всё время есть борьба, всё время есть такая борьба».
Своё несогласие на происшествие в отеле А. выразила так: «Я однозначно противилась, но не с помощью физической силы… я также всё время двигалась… значит, я пытаюсь защищаться, я пытаюсь языком жестов, словами и всё такое, но я не равна ему по силе».
Мы не станем углубляться в прецеденты, расценивающие вербальное сопротивление или соответствующее поведение признаком, указывающим на несогласие. Постановлено, что «женщина, говорящая нет, изъявляет несогласие», и любые другие слова будут излишни.
По нашему мнению, обвинение удовлетворило и требование закона, согласно которому следует доказать, что действия производились «с применением силы».
Насчёт происшествия в квартире А. рассказывала, что подсудимый придвигался к ней, она отступала назад, пока не натолкнулась на шкаф. Когда подсудимый протянул руку к её груди, «я оттолкнула его… он прижимается, а я отдаляюсь… он трогает и я его оттолкнула… не слишком сильно, это был не удар, не удар… просто я его оттолкнула, что-то в этом роде».
Если для того, чтобы уклониться от подсудимого, который к ней приближался, А. пришлось отстранять его толчком, делая это обеими руками, это значит, что сами действия подсудимого были силовыми. Ведь для доказательства применения силы достаточно того, что жертва была поставлена в ситуацию, при которой она была вынуждена задействовать встречную физическую силу, дабы освободиться от нападающего.
Применение силы во время происшествия в канцелярии выражается в том, что подсудимый тянул брюки А. книзу, в то время как А. боролась с ним и пыталась тянуть брюки кверху, и во время этой борьбы она оказалась на полу, и по её словам: «Он всё время тянул их с меня вниз, и тут я начала бороться с ним, он тянет, и я тяну вверх, и он тянет, а я тяну вверх, это было что-то такое вроде борьбы».
Применение силы при происшествии в отеле со стороны подсудимого выражается в том, что А. была повалена на кровать, а подсудимый склонился над ней и начал стягивать с неё штаны в направлении низа. Там тоже происходила борьба, и по словам А.: «Я упала на кровать… И тут он опять начал стаскивать… Он тянет, а я сопротивляюсь… И всё время есть борьба, всё время есть та или другая борьба. Типа, чуть больше силы, чуть меньше силы…»
Продолжение следует
Часть первая со ссылкой на остальные
У подсудимого также имеется своего рода утверждение об алиби относительно изнасилования в канцелярии, которое совершено, согласно материалам обвинения, в апреле 1998 года, без указания даты, и согласно свидетельству А. – по всей очевидности, 19.4.1998, это тот день, когда состоялось специальное мероприятие для иранских евреев «Руж-бек», названное на суде «мероприятием персов».
Своё утверждение подсудимый основывает на справке ШАБАКа 130/тав от 20.7.2007, в которой отмечено, что подсудимый принял участие в мероприятии персов, состоявшемся в парке Леуми 19.4.1998, и что: «приехал на место в 15:30 и уехал оттуда в 17:00».
Подсудимый утверждал в показаниях, что приехал на это мероприятие из Иерусалима, и по его завершении отвёз свою мать прямиком в Кирьят-Малахи, и в свете сказанного в справке из ШАБАКа он не мог находиться в канцелярии в Бейт-Текстиле ближе к вечеру, и отсюда следует, что утверждение А. ложно. Также подсудимый утверждает, что распечатки исходящих звонков из его автомобиля в тот день, сделанных на телефон А., которая, по её утверждению, находилась вместе с ним, не соответствуют версии об изнасиловании.
Это утверждение нами также не принимается.
Начнём с того, что подсудимый последовательно игнорировал возможность того, что происшествие в канцелярии происходило в другой день в апреле 1998 года, а не обязательно 19.4.1998, ведь А. не была уверена насчёт этой даты, и назвала её только потому, что в этот день состоялось публичное мероприятие в парке, а она помнила, что такое же мероприятие происходило и в день изнасилования. Более того, ни показания подсудимого, ни показания шофёра обвиняемого, который вообще не помнит, что они с подсудимым делали в тот день, совершенно не убедили нас в том, что подсудимый уехал из парка в 17:00 и отправился вместе с матерью прямиком в Кирьят-Малахи. Поскольку показания подсудимого в полиции о том, что он сам привёз свою мать на то мероприятие, оказались неверными, мы не можем быть уверены и в его словах о том, что он сам отвозил мать домой. Возможно, на самом деле он взял А. и поехал с ней в канцелярию в Тель-Авиве.
Распечатки звонков тоже не опровергают версии А.
Если предположить, что записанное в доказательстве тав/130 верно, и что телохранители действительно расстались с подсудимым в 17:00, этого недостаточно, чтобы поколебать версию А. Вполне вероятно, раз речь идёт о массовом мероприятии, которое, разумеется, проходило в сильной тесноте, было много людей и автомобилей, что должно было пройти немало времени с того момента, как подсудимый расстался с телохранителями, и до того момента, как А. села к нему в автомобиль. Подсудимый должен был выехать с парковки, найти А., подобрать её в том месте, где она находилась среди толпы, и выехать в направлении Тель-Авива. Звонки, сделанные из его машины на телефон А. в 17:58 и в 18:09, которые подсудимый представляет в качестве алиби, вполне могут объяснять контакты с А. на предмет её отыскания и усаживания в машину.
Распечатка исходящих звонков с телефона подсудимого указывает на эфирную тишину с 18:09 по 19:27, значит, в его распоряжении имелся один час и восемнадцать минут. Такой отрезок времени вполне допускает автомобильную поездку из парка в Рамат-Гане в Бейт-Текстиль в Тель-Авиве, с заходом обоих в канцелярию и краткое пребывание там, во время которого совершено изнасилование.
Следует помнить, что согласно показаниям А., их пребывание в канцелярии заняло от 10 до 15 минут. И поскольку мы не услышали о том, что перед нападением подсудимого на А. тот предварил свои действия ублажающими речами или иными ухаживаниями, остаётся только предположить, что само происшествие длилось считанные минуты, по истечении которых оба покинули место происшествия. Если придерживаться этого объяснения, то происшествие имело место после 18:00, а не до этого часа, как заявляет защита.
Более того, как раз описание, которое дал подсудимый и согласно которому он уехал из парка в 17:00, забрал мать и направился прямиком в Кирьят-Малахи, не увязывается с распечаткой исходящих звонков из его машины, указывающей на звонки, которые делались им начиная с 19:27 и до 20:34, и подтверждающей предположение о том, что только в эти часы он начал поездку в направлении Кирьят-Малахи. Более того, распечатка этих звонков указывает на то, что в 20:02 был сделан звонок из машины подсудимого к нему домой, и это означает, что к этому времени он ещё не добрался до дома, хотя, согласно его же версии, он должен был достичь конечного пункта никак не позднее 18:00.
Распечатка входящих звонков на мобильный телефон А. тоже увязывается с нашими предпосылками, мы не нашли никакого несоответствия во входящих звонках в 18:15 и в 18:20, ведь только в 18:09 она села в машину к подсудимому, и в эти минуты автомобиль ехал в направлении Тель-Авива, что не могло мешать А. разговаривать по телефону.
Исходя из вышесказанного, притом, что утверждения подсудимого относительно данного дня отпадают, и притом, что показания А. признаются достоверными, нам остаётся только постановить, что происшествие в канцелярии действительно имело место.
В той же степени мы приняли и показания А. во всём, что касается происшествия в квартире.
И относительно выражения несогласия: согласно формулировке УК, действовавшей на момент данных происшествий, для того, чтобы действия расценивались как изнасилование, обвинение, в числе прочего, должно доказать, что эти действия совершены «без её согласия». Мы убеждены, что отсутствие согласия также доказано.
Проявления несогласия А. не были резкими, а были они пассивными и деликатными, но мы не видим в этом ничего плохого, учитывая заведомое неравенство в отношениях между ней и подсудимым. Подсудимый – не чужак, который, разумеется, натолкнулся бы на громкий крик со стороны А., может быть, даже удостоился бы звонкой пощёчины или пинка, а министр, высокопоставленный чиновник, который был работодателем А., и она находилась от него в служебной зависимости.
Её несогласие на происшествие в квартире следует из того, что А. отстраняла подсудимого обеими руками, когда он к ней приближался, оттолкнула его и тот немедленно покинул квартиру.
Несогласие на происшествие в канцелярии А. выразила таким образом: «Ты знаешь, что он твой начальник… и ты не можешь скинуть его каким-нибудь пинком… или я дам ему пинка, или пощёчину, или ударю его, и тогда он меня уволит…», а также: «значит, я всё время типа боролась и говорила, что я не хочу. Хватит. Отрывистыми словами, не криками. Хватит. Перестань. Я не заинтересована, я не это… я не хочу, я пыталась сопротивляться всем телом… и всё время есть борьба, всё время есть такая борьба».
Своё несогласие на происшествие в отеле А. выразила так: «Я однозначно противилась, но не с помощью физической силы… я также всё время двигалась… значит, я пытаюсь защищаться, я пытаюсь языком жестов, словами и всё такое, но я не равна ему по силе».
Мы не станем углубляться в прецеденты, расценивающие вербальное сопротивление или соответствующее поведение признаком, указывающим на несогласие. Постановлено, что «женщина, говорящая нет, изъявляет несогласие», и любые другие слова будут излишни.
По нашему мнению, обвинение удовлетворило и требование закона, согласно которому следует доказать, что действия производились «с применением силы».
Насчёт происшествия в квартире А. рассказывала, что подсудимый придвигался к ней, она отступала назад, пока не натолкнулась на шкаф. Когда подсудимый протянул руку к её груди, «я оттолкнула его… он прижимается, а я отдаляюсь… он трогает и я его оттолкнула… не слишком сильно, это был не удар, не удар… просто я его оттолкнула, что-то в этом роде».
Если для того, чтобы уклониться от подсудимого, который к ней приближался, А. пришлось отстранять его толчком, делая это обеими руками, это значит, что сами действия подсудимого были силовыми. Ведь для доказательства применения силы достаточно того, что жертва была поставлена в ситуацию, при которой она была вынуждена задействовать встречную физическую силу, дабы освободиться от нападающего.
Применение силы во время происшествия в канцелярии выражается в том, что подсудимый тянул брюки А. книзу, в то время как А. боролась с ним и пыталась тянуть брюки кверху, и во время этой борьбы она оказалась на полу, и по её словам: «Он всё время тянул их с меня вниз, и тут я начала бороться с ним, он тянет, и я тяну вверх, и он тянет, а я тяну вверх, это было что-то такое вроде борьбы».
Применение силы при происшествии в отеле со стороны подсудимого выражается в том, что А. была повалена на кровать, а подсудимый склонился над ней и начал стягивать с неё штаны в направлении низа. Там тоже происходила борьба, и по словам А.: «Я упала на кровать… И тут он опять начал стаскивать… Он тянет, а я сопротивляюсь… И всё время есть борьба, всё время есть та или другая борьба. Типа, чуть больше силы, чуть меньше силы…»
Продолжение следует
Часть первая со ссылкой на остальные
