Продолжение. Часть 1-ю читайте здесь

2. Мальчик приехал

Э. Ф. - Какое первое впечатление произвел на вас Израиль?

Я. К. - Очень отчетливо, даже сегодня, помню приторный, немного пьянящий запах апельсинов. Тепло. И шумная толпа народа. Все ходят, все говорят, все суетятся. Мне было очень интересно это видеть, сравнить с тем, что я знал. А знал я немало. Это было и похоже, и непохоже. Меня поразило, что природа намного зеленее и цветущей, чем мне казалось из Москвы. А вот города показались мне очень мелкими и примитивными. Это и понятно: мои представления о том, что такое город, были совершенно московскими. Люди в Израиле, как я увидел, были более открытые, более теплые, более простые, менее замысловатые. Когда я выучил иврит настолько, чтобы по-настоящему понимать собеседника, я был поражен тем, что значительная часть израильтян - люди с очень ограниченными знаниями, кругозором и развитием.

Э. Ф. – Скажите, а был ли шанс, что, приехав в Израиль, вы пойдете учиться и исчезнете из поля зрения публики? Не станете заниматься общественной деятельностью, бороться за что-то?

Я. К. - Был такой шанс! Я не стремился к этому, меня потащили. Я собирался в университет и в армию, готовился жить обычной жизнью. Но моя персона привлекала внимание. Сначала знакомые из ульпана - рижские сионистские активисты, которые меня везде таскали. Потом "Натив" начал приглашать. Я встречался с Шаулем Авигуром и многими другими. Журналисты появились, кажется, из газеты "Хаарец", взяли интервью. Я с ними так осторожно поговорил. Позвонили из "Натива" и сильно возмущались тем, что я разговариваю с прессой... Они же посоветовали журналистам забыть о встрече со мной и выбросить интервью в мусорное ведро, - что, кстати, те и сделали. Тогда другие израильтяне начали обращаться ко мне с просьбой о встрече. Из кибуца позвонили. В общем, были люди, которые знали, что Яша Казаков существует и находится в Израиле. И это несмотря на герметичную цензуру.

Э. Ф. - "Натив" не разрешал публиковать ничего, что касается вас до определенного момента?

Я. К. - Не только меня! Была полная, абсолютная цензура на то, что из Советского Союза приезжают евреи, на то, что в СССР вообще происходит какая-то еврейская деятельность и борьба за выезд. Ничего нет! Единственное, что в то время было на слуху, так это мое письмо. Прочитавшие его израильтяне были в шоке. И многие были уверены, что я в тюрьме. Но страна маленькая, и там, где есть цензура, начинают работать слухи. В квартирах начали шептаться: "Мальчик приехал!" И были люди, которые находили меня, немало людей. Приглашали на кофе, на чай. Поговорить. Когда я выступал в кибуце, меня слушали 400 человек. Многие не верили. До встречи со мной они были убеждены, что в Советской России все коммунисты, все строят коммунизм и плюют на Израиль. Мои рассказы о себе и о других произвели сильное впечатление. Я втянулся. Начал бороться с "Нативом", который требовал, чтобы я замолчал. Увы, заткнуться меня однажды уже пытались. Я не был готов не критиковать правительство, не был готов молчать! Я и мои друзья оказались в положении, когда, с одной стороны, нам безрезультатно пытаются закрыть рот. А с другой - мы понимали, что да, мы приехали, но люди-то остались! И они бы хотели, чтобы кто-то здесь помогал им в борьбе. Я ощутил, что если я не буду говорить, я предам людей, которые находятся в Москве. А поскольку мне мешали, с этим надо бороться! Любыми средствами, как в драке. Так началась мое противостояние с властями в Израиле. И чем больше они сопротивлялись, тем больше мы в это входили, каждый по-своему, в соответствии со своим темпераментом и данными. У меня они были самые лучшие. Я знал о чем говорю не понаслышке. Я утверждал, что говоря о евреях в СССР, я не приношу им вред, - наоборот! Газеты подчинялись цензуре, и нам не было от них никакой пользы. Но нам удалось уговорить депутата Кнессета Шуламит Алони прочитать с трибуны сообщение о московской семье Шлайн, которая в то время добивалась права выехать в Израиль. Разразился страшный скандал, но сделать они уже ничего не могли. Речь Алони уже была произнесена и процитирована в прессе! Голда Меир рвала и метала... Второй удар по запретам молчания был нанесен Геулой Коэн, которая взяла у меня большое интервью для газеты "Маарив", которое позже было издано отдельной книгой. Оно произвело эффект разорвавшейся бомбы. Впервые с израильским обществом разговаривали о настоящем историческом табу.

Э. Ф. - Потом была голодовка протеста в Нью-Йорке.

Я. К. - Идея голодовки родилась случайно. Я говорил с родителями, которые уже были в отказе, и понял, что советская власть опять упирается. Я стал приходить к выводу, что с ними тоже придется пойти на какой-то крайний шаг. Я решил голодать возле здания ООН. Моих родителей не выпускали совершенно по-свински, даже несмотря на то, что речь шла о классическом случае воссоединении семьи.

Э. Ф. - Там же, в Америке, вы неожиданно для себя узнали, что вы советский шпион.

Я. К. - Нет, я не узнал этого. Геула знала об этом и скрывала. Я знал, что через израильского консула, работника "Натива" требуют от американских евреев не встречаться с нами. Но о том, что по личному указанию Цви Нецера консул говорил им, что речь идет о подозрительных личностях и, возможно, советских агентах, - нет, не знал. Геула Коэн и Дов Шперлинг берегли мою " молодую неустойчивую психику". Они считали, что это может плохо на мне сказаться.

Э. Ф. - Если можно, вернемся к вашим родителям. Они приехали в Израиль, вокруг чего был организован, как вы выразились, настоящий фестиваль... Нынешний президент Перес, тогда министр транспорта, сидел с вашим папой на сцене и говорил, как важны для Израиля специалисты. Но кончилось это, к сожалению, тем, что по прошествии нескольких лет Иосиф Казаков не смог найти работу и решил уехать из Израиля…

Я. К. - Да. Репатрианты из СССР и постсоветского пространства знакомы с этим явлением, когда вас не берут потому, что вы слишком много знаете. И происходит это из-за опасения старожилов, что их потеснят... Мой папа слишком много знал, и в Израиле для него места не нашлось. Он уехал с моим братом, который, не желая оставлять его одного, покинул первый курс медицинского факультета накануне сессии. Папа погиб в автомобильной катастрофе в Канаде. Мне кажется, что я знаю, почему это случилось. Что-то подобное было с ним в Израиле. Он был диабетик и, видимо, во время поездки произошла секундная потеря сознания из-за приступа... Была зима. Его машина вылетела на встречную полосу и столкнулась с грузовиком... Такая судьба.

3. Натив

Э. Ф. - Вы отслужили в армии в должности офицера разведки, были контужены во время учений, что сказывается на вашем слухе до сих пор, работали офицером безопасности в авиакомпании "Аркиа" и позже участвовали в страшной войне Судного дня. Все это до 1977 года, когда вы начали работать в "Нативе", - структуре, с которой боролись, и которая боролась с вами на протяжении долгих лет. Ваше назначение в "Натив" было личным назначением новоизбранного премьер министра Менахема Бегина.

Я. К. - Бегин удивил меня. Я не за этим к нему шел. Моя жена Эдит может подтвердить, я шел к нему на встречу, чтобы сказать: " ОК, решайте проблему! Вы обещали, что после избрания все изменится, политика изменится. Но это не так, все то же самое, то же молчание и бездействие. Вы раньше говорили, что политика неправильная. А теперь у вас власть". И вдруг, я говорю с ним, а он отвечает: "Хорошо, иди туда работать!"

Э. Ф. – Каприз?

Я. К. - Не думаю. Не хотелось бы подозревать его в непорядочности. Но даже несмотря на уважение, которое он испытывал к Нехемии Леванону, Бегин решил, что если у парня этого есть свои идеи, то пусть идет и реализовывает их. По большому счету, Бегин не собирался ничего менять. Он в еврейских делах плохо разбирался. Одно дело – сделать требования об изменении политики по отношению к СССР частью своей предвыборной платформы, совсем другое - сделать это самому. Когда Бегин сделал мне предложение о работе, я сказал, что пришел не за этим. Но он ответил просто: "Яша, я премьер министр, ты не можешь мне отказать!" Все это было очень неожиданно. Жена возражала. Но выбора он мне не оставил.

Э. Ф. – Ваша первая должность в "Нативе" – посланник в Вене. В чем заключалась суть вашей работы?

Я. К. - Когда мы обсуждали с Нехемией Леваноном, тогдашним директором "Натива", как меня можно использовать, как можно использовать мои идеи, он рассказал мне, что у "Натива" нет никакого доступа к информации от тех евреев, которые выезжают из СССР в Израиль, но по дороге сворачивают в Америку. Эта публика отличалась по многим параметрам от тех, кто доезжал до Израиля. Их отличали регионы, из которых они выезжали, - среди них преобладали жители больших городов, более образованные, более социально успешные. Важная информация, которой они обладали о еврейском движении, и вообще о том, что происходит с евреями, не попадала в Израиль. С теми, кто приезжал в Израиль, разговаривали, конечно. И мне предложили поехать в Вену и опрашивать эмигрантов, которые решили поехать не в Израиль, а в США или другие страны. Я согласился. Еще до этого я поставил "Нативу" два условия. Первое - что я не буду работать с Цви Нецером, который в свое время объявил меня шпионом. И второе, что я не буду работать с евреями Запада. Я не уважаю их, мало их понимаю и меня это не интересует. Меня интересуют только евреи СССР, с ними я хочу работать. В Вене мы построили процедуру, согласно которой все те, кто решил не ехать в Израиль в процессе оформления своего пребывания в Вене и Италии, обязаны были побеседовать со мной в качестве представителя израильского посольства. Я с ними разговаривал и узнавал то, что меня интересовало.

Э. Ф. - Вас, Яшу Казакова, - не сотрудника "Натива" Якова Кедми, а Яшу Казакова - раздражали эти люди?

Я. К. - Да, безусловно. Внутри меня все негодовало, когда я видел этих людей, слушал их ответы, наблюдал за их поведением. Они выводили меня из себя, но я никогда этого не показывал. Я увидел там такие примеры человеческой низости и подлости, что я даже не мог представить, что люди способны на что-то подобное. Особенно меня раздражали бывшие отказники, которым мы помогали, - те, которых я знал из Израиля. Они сидели и пытались убедить меня, что они действуют во имя сионисткой идеи, что лучшее, что они могут сделать для Израиля, это поехать в Соединенные Штаты и оттуда помогать молодой, воюющей стране своей солидарностью и даже деньгами. Некоторые обещали с первой зарплаты выслать 100 - 200 долларов.

Э. Ф. - Яша, а вам не казалось, что происходящее вокруг вас в Вене, - эти люди, очень много людей с израильскими визами на руках, бегущие в Америку, - это крушение всего вами пережитого, что весь этот кошмар как будто растаптывает то, во что вы верили, за что боролись?

Я. К. - Нет, так я не чувствовал. Все-таки я уже 10 лет жил в Израиле, очень многое пережил, особенно в армии, и уже научился мыслить более здравыми понятиями. Когда я говорил с Геулой Коэн о еврейском движении в СССР, я говорил о реально существующих людях, на то время я ничего не придумывал. С 1969 года до 1978 в СССР произошли большие изменения. И те евреи, которые ехали в 1978 году, в 1969 ещё никуда не собирались! Они едут, потому что у них есть возможность, они едут, потому что хотят улучшить условия своей жизни по сравнению с тем, что имели в СССР, а выехать можно только по израильской визе, которую им дают советские власти на основании приглашения из Израиля. Я не спешил с выводами. Я собирал информацию и пытался понять: почему они не доезжают до Израиля.

Э. Ф. – И вы поняли почему?

Я. К. - Они не ехали в Израиль, потому что у них была другая, лучшая возможность! Для советского человека, еврея или не еврея, любой вариант - США, Канада, Германия или Австралия - всегда будет предпочтительней израильского. То есть, у большинства из них при отсутствии выбора не возникло бы никаких проблем приехать в Израиль, как это потом и случилось, но тогда все было иначе. Израиль проигрывал по объективным данным. Это маленькая, неспокойная страна на Ближнем Востоке, с низким уровнем научного, технологического и общего развития. С уровнем жизни повыше, конечно, чем в СССР, но легче устроиться было тогда в США, огромной стране с неограниченными возможностями. При этом, эти евреи, подсознательно уговаривая себя, говорили, что если не устроятся за океаном, то всегда смогут поехать в Израиль, он же никуда не убежит.

Э. Ф. - В "Нативе" взвешивался вариант, что Израиль перестанет присылать приглашения евреям в СССР?

Я. К. - Да, эта идея обсуждалась постоянно. И в "Нативе", и вне его. Я категорически возражал, потому что считал ее неэтичной и аморальной. Аморальной потому, что мы не имели права выносить приговор до совершения проступка! Мы не могли знать заранее, как поведет себя тот или иной потенциальный репатриант. Подобного рода санкции я не поддерживал. Да, я считал, что с отсевом нужно бороться, но не такими средствами. Я считал, что говорить нужно с американскими еврейскими организациями, которые действуют в противоречии с любыми правилами или законами. Я считал, что на советских евреев не должны распространяться права беженцев, - это не беженцы, а эмигранты. Их положение в СССР не хуже положения украинцев, или поляков или венгров. Нужно говорить о том, что деньги, которые собираются на Израиль, тратятся еврейскими организациями на то, чтобы позволить евреям не ехать в Израиль! Но конфликтовать с американцами никто не хотел. 80 миллионов долларов, которые Израиль получал ежегодно за то, что все выезжающие объявлялись беженцами, никто не хотел терять.

Э. Ф. - Что предпринималось - если вообще предпринималось - для остановки отсева до сентября 1989 года?

Я. К. - Кроме разговоров - ничего...

Окончание следует

Интервью сделано и предоставлено блогером Эли Финбергом. Фото: Роман Криман