Как снег на голову – вот, пожалуй, эпиграф к уходящей неделе. Все последние дни, политики, действующие и новоиспеченные, будто соревновались между собой, чтобы каждый день поставлять новые громкие заголовки в прессу. При том, что и прежние споры между светскими и религиозными, левыми и правыми, ашкеназами и сефардами, как показали события этой же недели, далеки от завершения.

И погода показала свой буйный нрав - прямо под старый новый год на севере повалил снег.

Вместе со всеми я отлично помню зиму 92-го года, мою первую зиму в Израиле, самую холодную в моей жизни, я, во всяком случае, не помню, чтобы мне было когда-либо холоднее, чем в том январе-феврале в Ашдоде, где мы сняли квартиру у теплого моря. И тогда же стало понятно, как мы мало знаем об Израиле, а Израиль – о нас.

Я и сейчас не привыкла к неотапливаемым домам, что уж говорить о «тогда». А коренные жители никак не могли понять, глядя на нас, чего мы так колотимся от холода – миф о морозоустойчивости «русских» и сегодня остался одним из трех самых устойчивых мифов про «русских» в Израиле.

Той зимой 92-го года меня еще по заданию редакции газеты «Время» занесло в Иерусалим – как раз тогда, когда Иерусалим занесло снегом на три дня.

В Иерусалиме у меня тогда жили дальние родственники. Двоюродный брат моего отца в 70-х женился на дочери московского раввина и уехал в Израиль, где они родили троих детей. Старшая дочь дяди, 19-летняя Эстерка, в тот год вышла замуж за йешиботника-американца, и они поселились в ультраортодоскальном иерусалимском районе Меа Шеарим, недалеко от студии телевидения, в пределах пешего хода, там, где я и делала свой репортаж для газеты. Они меня и приютили на две ночи – трое суток в Иерусалиме не прекращался снегопад, и город был отрезан от всего Израиля, транспорт не ходил и внутри.

Эстерка и ее молодой муж снимали старый арабский дом, который состоял из одной большой комнаты и отдельной большой кухни, с пятиметровыми потолками. Они вынесли из комнаты в кухню диван для меня, и, когда я возвращалась домой поздно ночью, пробираясь по Ромеме сквозь полуметровые сугробы, ей-Богу, не вру, прямо в постель Эстерка приносила мне доверху налитую рюмку с каким-то жутко вкусным обжигающим ликером, от которого тепло разливалось по всему телу, до самых кончиков пальцев. И мы еще немного говорили перед сном и смеялись тихо, потому что муж ее уже спал, он рано вставал на молитву.

Если кто-то ждет неожиданного поворота в этой истории, то я его разочарую.

Снег через три дня расчистили, задание редакции я выполнила, поблагодарила своих гостеприимных хозяев и вернулась в Ашдод, чтобы через полгода вернуться в Иерусалим – теперь уже надолго.

А Эстерка теперь живет в Бейт-Шемеше, в том самом ультрарелигиозном районе, вокруг которого столько шума последнее время. У нее четверо детей, муж работает
в службе скорой помощи, а она держит частный детский сад. Ее семья не слишком озабочена всем этим шумом – поскольку все заняты делом, а телевизора в доме нет.

Прошло уже 20 лет. Столько воды утекло, а на этой неделе – в прямом смысле.

Однако ни слова о стакане воды, из-за которого грянула буря.
Ни слова об ушатах, вылитых на этой неделе на политиков, в особенности новоиспеченных.

Устав подсчитывать, кто в кого сколько раз плюнул – светские в религиозных и обратно, память, вдохновленная холодной погодой, подсунула это теплое воспоминание - я и правда отлично помню и тот снег, и тот дом и вкус той сладкой наливки, которая меня тогда согревала.