Громовый раскат я услышал издали по дороге на работу. Машина подпрыгнула и вильнула, хотя, как выяснилось, до места взрыва оставалось еще, как минимум, пять километров. Взрывчатки явно не пожалели. Когда я подъехал к пылающим в кювете останкам автомобиля, спасать уже было некого. Ранним утром наше шоссе пустынно; я позвонил дежурному и в нескольких словах обрисовал ситуацию. Дежурный сказал, что слышал взрыв и попросил подождать приезда полиции. Пришлось согласиться, хотя одному на шоссе было не слишком уютно. Уже кладя телефон в карман, я посмотрел вниз, увидел под ногами конверт, подобрал его и стал вертеть в руках, прикидывая, что с ним делать и куда деть. Но как раз в этот момент вдали послышалось завывание полицейской сирены, я автоматически сунул конверт в карман и тут же начисто забыл о его существовании. Неудивительно в таких обстоятельствах.

Вторично я обнаружил конверт уже на работе. Он не был запечатан; внутри лежали листки, исписанные ровным аккуратным почерком.

Председателю Европейской Комиссии ООН по правам бесправных, гонимых и притесняемых мсье Константину ле-Макару де Душке (Брюссель) От добровольца-правозащитника Иэна ван-Жука (Фаластын).

Отчет

Дорогой мсье де Душка, Константин ле-Макар!

Согласно нашей договоренности, месяц тому назад я внедрился в тело враждебного сионистского нароста на теле свободолюбивой арабской нации, в гнойную язву нарыва, который пока еще именуется некоторыми недоумками Государством Израиль.
Целью моего задания было и является вскрытие фактов притеснения, гонений и нарушений прав арабского человека со стороны бесчеловечных израильских оккупантов.

По прибытии в Тель-Авив я опасался немедленного ареста и был приятно удивлен теплой встрече со стороны местных правозащитников. Они пришли в аэропорт с цветами, кои собирались тут же обменять на финансовую помощь от нашей комиссии – ту самую, которую я привез с собой в трех больших чемоданах. Но я предусмотрительно не стал меняться, намереваясь, прежде всего, проверить стоимость пребывания в пятизвездочной оккупационной гостинице. Должен сказать, дорогой де Душка, что оправдались самые худшие мои опасения: можно смело зачислить гостиничные цены Тель-Авива в счет худших преступлений зверского оккупационного режима.

Поняв, что всех моих командировочных и скромной зарплаты добровольца не хватит и на одну неделю, я вынужден был зарезервировать содержимое одного из трех чемоданов для собственных нужд. Это мое решение вызвало крайнее разочарование наших местных союзников; разгорелся спор, переходящий в ссору. Цветы были вышвырнуты в окно, вслед за ними едва не вылетел я. Меня хватали за грудки, на меня кричали, мне угрожали, мне выламывали руки. Если таковы здесь радетели прав человека, то каковы тогда держиморды из оккупационной армии? Как убежденный пацифист, я не дрался, а только стыдил их, говоря, что истинный правозащитник работает за идею, а не за деньги. Но это не помогало: у меня вообще создалось впечатление, что здесь не очень-то понимают значение слова «стыд». Да и существует ли такое понятие на здешнем варварском языке? Так или иначе, я твердо стоял на своем, и союзники удалились с тяжелым осадком в виде двух чемоданов денег вместо трех.

В результате этого неприятного инцидента я остался без местной поддержки, и мне пришлось самостоятельно искать дальнейшие контакты. К счастью, из предварительного инструктажа мне было известно о еженедельном приступе осаждаемой демонстрантами Оккупационной Стены, которая зверски попирает исконные арабские земли. Туда я и отправился в ближайшую пятницу.

Я представлял себе если не Китайскую, то хотя бы Берлинскую стену. Я ожидал увидеть льющуюся сверху горячую смолу, а также осадные лестницы, тараны и катапульты доблестных демонстрантов, и был немало удивлен, когда не обнаружил ни того, ни другого, ни третьего. Вместо всего вышеперечисленного на небольшом поле суетилась группа молодых людей в арабских кафиях – не более двух десятков. Они подбирали с земли камни и швыряли их в жалкую кучку из пяти – шести оккупантов, которые находились в значительном удалении. Присмотревшись, я узнал в демонстрантах своих недавних оппонентов. Должен заметить, что за чемодан они сражались значительно интенсивней. Сначала мне показалось, что арабов здесь нет вовсе, но затем я увидел старика, который сидел в сторонке под одинокой оливой.

Я решил, что это удобный случай попрактиковаться в своем знании арабского (в наше время этот язык обязан знать каждый европеец), и спросил старика, где именно находится Оккупационная Стена? Возможно, ее уже снесли в результате всемирного протеста?

- Как это где? – удивился араб. – Да вот же она…

Только тут я обратил внимание на хилый проволочный забор, отделяющий демонстрантов от оккупантов. Одновременно я заметил бесчувственное тело, висящее на проволоке с нашей стороны. Ага, вот и первая жертва оккупации!

- Когда его застрелили? – поинтересовался я, щелкая фотоаппаратом.
- Кого, этого? – усмехнулся старик. – Никто в него не стрелял. С вечера обкурился, полез на проволоку, да там и заснул. К полудню оклемается.

Думаю, что последняя часть информации не столь существенна для понимания происходящего, но это уже вам решать. Старик вообще оказался словоохотливым. Он сказал, что ждет, когда демонстранты расчистят от камней эту площадку. Тогда он выгонит их отсюда и распашет землю под огород.

- Куда же тогда пойдут демонстранты? – спросил я.

Увы, дорогой де Душка, по моральным соображениям я не могу повторить точного адреса, который прозвучал в ответе этого грубоватого крестьянина.

Суммируя наблюдения за демонстрацией, можно зарегистрировать следующие вопиющие нарушения прав человека со стороны оккупационной военщины (помимо висящего на заборе предположительно зверски застреленного демонстранта):
1. Оккупанты находились на непозволительно большом расстоянии. В итоге, камни не долетали до цели, что лишало демонстрантов демократического права на эффективный протест.
2. Головы оккупантов были беззастенчиво защищены касками. Тут уже комментарии, что называется, излишни.
3. Через увеличительную линзу фотоаппарата мне удалось разглядеть улыбки на лицах солдат, что позволяет трактовать их поведение как особо изощренное издевательство.

Засняв вышеперечисленные нарушения, я собрался было уходить, но был окликнут стариком:
- Эй, Европа! Если ты ищешь настоящих шахидов, то я могу помочь…

Дорогой де Душка, у меня язык не поворачивается сказать, сколько денег он запросил за свою помощь! Я пожалел, что оставил себе только одни чемодан. Известно, что одно из самых страшных преступлений оккупационных режимов заключается в том, что они развращают местное население. Судя по этому старику-арабу, израильские оккупанты поистине мега-развратители! Мы долго торговались, причем он все время вспоминал какого-то Шабака, утверждая, что даже тот платит больше. В результате, мы сошлись на сумме впятеро меньше запрошенной, но все еще огромной. Когда я попросил расписку, араб поднял меня на смех: с распиской это стоило намного дороже!

В ту же ночь я был представлен группе молодых шахидов, которые как раз собирались реализовать свое неотъемлемое право на сопротивление оккупации. Я сопровождал их в течение всей демократически обусловленной операции по уничтожению оккупантов. Не буду останавливаться на деталях – я обещал обнародовать их лишь после того, как шахиды будут арестованы, осуждены и выпущены по сделке обмена заключенными на какого-нибудь очередного оккупанта (мои новые знакомые не сомневаются, что в будущем их ждет именно такая последовательность событий). Скажу лишь, что нарушений прав человека было выявлено немного.

В частности, оккупанты совсем не сопротивлялись. Возможно, им было известно, что, с тех пор как джихад объявлен охраняемым ЮНЕСКО наследием цивилизации, сопротивление шахидам приравнивается к преступлению против человечности. Но скорее всего столь умеренная реакция захватчиков обусловлена их возрастом: младшему было не больше трех месяцев, да и его сестра едва начала ходить. Третья ликвидированная оккупантка (видимо, мать) пыталась закрыть сестру первого оккупанта (ликвидирован штыком в колыбели) своим телом, но один из моих новых друзей решительно воспротивился этому вопиющему нарушению своих прав человека и шахида.

Покончив с тремя незаконными обитателями оккупационного дома, мы вернулись в деревню, где я стал свидетелем поистине душераздирающей сцены. Шахиды решили навьючить на осла заряд взрывчатки и взорвать его рядом со школьным автобусом оккупантов! Напрасно я старался убедить их, что подобное преступление решительно противоречит духу гуманности: ведь осел ни в чем не виноват! Зачем убивать несчастное животное? Сначала шахиды только смеялись, но потом, когда я сказал, что за убийство осла они могут быть осуждены Комиссией ООН по правам человека и другими гуманитарными организациями, мои хозяева стали переглядываться, и я почувствовал перемену в их прежде дружелюбном отношении ко мне.

Не желая и дальше накалять атмосферу, я засобирался домой, но шахиды попросили подождать, пока они подготовят сверток для передачи своему тель-авивскому другу. Чтобы зря не терять времени, я сел за составление данного отчета. Надеюсь, дорогой де Душка, что Комиссия останется довольна текущими результатами моей работы. А вот и идут мои новые друзья. До рассвета еще далеко, время выезжать. До скорого свидания!

Искренне Ваш, Иэн Ван-Жук, доброволец-правозащитник,
деревня Наби-Мухмус, Фаластын.

Вот такое письмо. Как видно, сверток, подготовленный друзьями из Наби-Мусмуса для европейского гостя, сработал раньше намеченного времени. Наверно, они рассчитывали, что Ван-Жук вернется в Тель-Авив еще до рассвета. Скорее всего, бедняга поехал кружным путем или просто заблудился на темных дорогах Самарии. И вот результат: от несчастного остались лишь несколько обгоревших кусков. Впрочем, вряд ли смерть его вызовет большой резонанс в кругу правозащитных организаций - ведь покойный не был ослом. Или все-таки был?

Алекс Тарн

Фотоиллюстрация