В последние годы лично у меня есть верная примета — когда выходит новая книга Ишая Сарида, стоит ждать крупной общественной дискуссии вокруг нее. Так было с его предыдущим романом “Третий”, жесткой антиутопией на тему строительства Третьего храма. Роман вызвал много эмоций, и ему был посвящен ряд серьезных дискуссий в СМИ и социальных сетях. Так будет, я уверен, и по отношению к только что вышедшей книге Сарида “Монстр памяти”. В этот раз Сарид посвятил книгу теме памяти Катастрофы, а именно — поездкам юных израильтян в Польшу, на места массовых убийств евреев в гетто и концлагерях.

Небольшая по объему книга построена как письмо израильского историка Катастрофы, специалиста по техническому устройству смертоносной работы концлагерей. Во время работы над докторатом, и после его завершения, герой работает экскурсоводом, в основном для групп израильских школьников, посещающих лагеря смерти в рамках организованных поездок. Также он выступает консультантом на разных проектах, связанных с Катастрофой, среди них работа над виртуальной игрой в концлагерь, и план провести церемонию памяти в одном из концлагерей, которая будет включать в себя символический захват лагеря подразделением израильских солдат.

С течением времени герой начинает осознавать, как этот “монстр”, весь гигантский механизм, выращенный в Израиле из Катастрофы, начинает менять его изнутри, корежить и фактически овладевает его внутренним “я”.

Один из важных факторов, влияющих на эту трансформацию героя, является то, что он обращает внимание на разного рода реакции школьников на показываемые им лагеря смерти и подробные рассказы о том, как проходило уничтожение евреев в них. Реакции, которые совершенно выбиваются из комплекса размышлений, которые хотят вызвать те люди, кто создали и поддерживают весь механизм непосредственного ознакомления израильтян с лагерями смерти в частности, и занимаются памятью о Катастрофе вообще.

Он слышит, вначале краем уха, брошенные вскользь замечания в духе “есть чему у немцев поучится, как надо себя с арабами вести. Они умели делать работу”.

Эта точка зрения получает публичное выражение, когда один из школьников на итоговой беседе гида с участниками экскурсии на дежурный вопрос “что вы вынесли из поездки”, отвечает совсем не дежурными фразами в духе “быть сильными… быть сильными евреями…. быть нравственными, но сильными….быть людьми”, а говорит о том, что его вывод состоит в том, что для того чтобы выжить, надо быть немного нацистами.

Остальные школьники в ответ немного шумят, но не сильно, ибо смелый ученик, собственно, высказал то, что они говорят между собой в ходе таких поездок. Учителя тщательно выглядят возмущенными и ждут, пока экскурсовод отреагирует, сделает за них черную работу, ждут, что именно он будет укрощать этого монстра, которого вырастили совместными усилиями система образования и родители.

На просьбы уточнить, ученик отвечает, что надо быть способными убивать без жалости. Если бы будем слишком мягки, у нас нет никаких шансов. “Но не убивать невинных”, — замечает директор школы. Поразмыслив, парень отвечает, причем видно, что эта мысль обдуманная, он действительно хочет разъяснить свою позицию: “Иногда нет выхода и тогда страдают гражданские. Тяжело отделить террориста от гражданского. И сегодняшний ребенок, возможно, завтра станет террористом. Это война на выживание — или они, или мы. Мы не дадим этому повторится”. “А почему именно нацисты? Почему не американцы, русские, англичане? Ведь они, в конце концов, победили в войне”, — спрашивает гид.

“Потому что нацисты пошли до конца”.

После этого гид, герой книги, опустил голову и не спешил ее поднять. “Это была минута молчания по нам всем”.

И далее следует ключевой монолог героя, в котором он говорит ученикам:

“Мы не должны были привозить вас сюда. Мы могли бы повезти вас в Париж, чтобы посмотреть на его прекрасные улицы, или в Италию, чтобы поесть самую вкусную пиццу в мире, или пойти в театр в Лондоне, или посмотреть на египетские пирамиды. Или отведать сладости на базарах в Марокко, или сходить футбол в Барселоне, или послушать как в Афинах греческие певцы поют про разбитое сердце.

Но мы привезли вас сюда, на место убийства. И, по-видимому, цель достигнута.

Вы поняли, что все решает только сила, сила и еще раз сила. И я не будут притворяться и лукавить — я скажу, что вы правы. Сила. Стрелять. Бить. Уничтожить другого, так как без силы мы как скот, как куры, привезенные на забой, мы зависим от милостей других, и каждую секунду они могут отрубить нам голову, задушить нас, снять с нас одежду и остатки уважения, издеваться над нами так, как только позволяет им их воображение, и еще они могут поставить юпитеры, чтобы фотографировать нас — порванных, зарезанных, расчлененных. Они могут приказать сыграть на фоне музыку и превратить наш ужасный конец в развлекательное зрелище. И если это так, то всё условно и ни в чем нет смысла. Культура, мода, одежда, ваши разговоры, улыбки, дружба, мнения, письма, музыка, спорт, еда, любовь — у всего этого нет смысла. Это только тонкий слой, сделанный из сахара. Один плевок в лицо — и слой растаял. Дорогие учителя, вы можете рапортовать дома, что смысл послания усвоен. Только сила, без совести, без вежливости, без колебаний — они только усложняют работу души и мешают фукционировать. А мы не может позволить себе даже секунду расслабления, потому что тогда у нас заберут всё. Надо быть немного нацистами. Наконец вы это произнесли. Вы все поняли, дети, молодцы!”

Да, не скрою, трудно воспринять этот монолог спокойно, но важно воспринять его не только в контексте текста книги, где он выглядит очень органичной частью, но (и это главное!) рассмотреть его в общем контексте израильской действительности. Когда страна строится на возвеличивании милитаризма и ее история рассматривается через призму бесконечных войн на выживание, культ военной силы в конце концов становится частью ДНК страны. К этому стоит также добавить и взращенное на этой почве отношение к арабам как в врагам, как к людям второго сорта, как к тем, кто варварскими способами сопротивляются нашим попыткам затащить их в светлое будущее. Прибавьте к этому щепотку осознания еврейской исключительности, бытующей в самых широких рядах израильских граждан. И когда весь этот букет в молодых и еще недостаточно оформившихся умах сталкивается с подробным изучением нацистского прошлого и ужасных результатов применения нацистской идеологии в жизнь, происходит столь безумное, но и по своему логичное замещение понятий.

С удалением от той страшной эпохи и неизбежным уменьшением числа выживших, самое понятие Катастрофы стало в глазах многих израильтян абстрактным и “стерильным”. И когда из сознания выдавливается то, чем реально была Катастрофа для евреев середины 20 века, когда это становится лишь картинками из надоевшего школьного учебника, там остается восхищение, пусть стыдное и подспудное, той самой высокоорганизационной и супертехнологической нацистской машиной, которая умела четко расправиться с врагами, и которой, по мнению отнюдь не мизерной части израильтян, так не хватает сегодня в Израиле. Ведь если мы не расправимся с врагами, они это сделают с нами, поэтому стоит поучиться искусству борьбы у тех, кто возвел беспощадность в абсолютный культ, даже если это и стоило жизни миллионам.

Источник: "РеЛевант"