Иногда идея приходит совершенно неожиданно и в самом неподходящем месте: в дороге, в бассейне, даже во сне. И тогда главное не упустить, ухватить ее за хвостик, потянуть, и она начнет раскручиваться, как тугой клубок пряжи. Вот уже появляются герои. Сначала они неясные, нечеткие, как будто в призрачной дымке. Начинаешь потихоньку, чтобы не спугнуть, их щупать, изучать, узнавать. И они постепенно оживают, наращивают плоть, обзаводятся характером и дурными привычками.

Потом добавляется мизансцена. И уже четко представляешь себе, где они живут, кого любят, о чем мечтают.

Ну а дальше начинается самое интересное – тот самый процесс погружения в жизнь этих людей, абсолютно реальных, но в то же время полностью вымышленных. Когда плачешь их слезами и испытываешь их боль.

Но высшей степенью творческого наслаждения становится тот момент, когда они, герои, родившиеся в воображении автора, находят отклик и понимание в сердцах других людей. Тогда можно с гордостью заявить, что оно, произведение, состоялось, и начало жить собственной жизнью.

Сегодня я беседую с писателем Еленой Минкиной-Тайчер, которая обладает удивительным умением при помощи слов изображать настоящих, живых, людей.

- Елена, я не буду скрывать, что у меня к вам личный интерес, как у человека, который только мечтает стать писателем, к писателю уже состоявшемуся, обласканному критикой и любимому читателями. Мне очень интересно с вами пообщаться. Скажите, в какой момент вы озвучили для себя эту мысль: я хочу стать писателем?

- Я всю жизнь что-то сочиняю, у меня такая особенность психики. Я всегда придумывала концы к сказкам или самостоятельные истории. Когда я училась в школе, моя классная руководительница, очень интересная молодая женщина, увидела, что у меня есть литературные способности. Она предложила мне поступить в Литературный институт, даже вместо меня хотела подать документы. Но выяснилось, что в это учебное заведение не принимают школьников, и нужно, чтобы прошло как минимум два года после окончания школы. Поэтому я решила: поступлю куда-нибудь, а там посмотрим. И по настоянию моей мамы-врача, у которой была очень трагическая, соответствующая истории Советского Союза того времени, судьба, я решила поступать в Медицинский институт. Мама считала, что врачи всегда смогут выжить, в каких бы тяжелых условиях они не оказались. У мамы был опыт многолетней ссылки, и она, исходя из своего опыта, знала, о чем говорила. Но для меня тогда мысль о выживании вообще не казалась аргументом, потому что я жила достаточно благополучной московской жизнью. Так я поступила на медицинский факультет, скорее просто от растерянности, без всякой любви к этой профессии, и даже без интереса. И стала врачом.

- Но в итоге жизнь все равно привела вас к сочинительству.

- Да, я всегда пыталась сочинять. Но тогда, в ранней молодости, мне хватило здравого смысла понять, что получается у меня не очень хорошо, и я решила не связывать свою жизнь с профессиональной литературой. Я продолжала сочинять для себя, писала, что называется, "в стол", и никого не утруждала своими произведениями.

- И до какого момента вы скрывали свои произведения?

- Ой, очень долго. Только когда мы решили уезжать в Израиль, я вытащила свои записи и сунула их в багаж. Я подумала: а вдруг пригодится? Хотя было полной авантюрой рассчитывать, что в чужой стране и в чужой языковой среде мне могут пригодиться мои сочинения, которые я не осмелилась опубликовать раньше.

- Но в итоге вы опубликовали то, что привезли тогда с собой?

- Да. Это было сочинение, которое называлось "Повесть для голоса с оркестром", которую я потом переписала в маленький роман. Одна из моих книг, которая называется "Там, где течет молоко и мед", на самом деле – это переделанная повесть. Я очень рано начала сочинять историю большой еврейской семьи, которой у меня никогда не было, потому что многие родственники погибли. Мама мне рассказывала истории о своей семье, о своих друзьях и подругах, и в какой-то момент мне захотелось их все объединить.

_________________________________________________________________

"…Что-то еще притягивало взгляд, то ли слишком темная масть – шоколадные, круглые как тарелки глаза, почти черные тяжелые волосы. То ли слишком много округлостей – грудь, бедра – все чуть больше, чем нужно для строгого делового костюма. Да и волосы не держались в "деловом" узле на макушке, ей то и дело приходилось заправлять за уши кудрявые пряди… "Хорошая еврейская девочка", - сказала бы его мать".

Отрывок из повести "Женщина на заданную тему"

_________________________________________________________________

- А когда вы уже почувствовали, что состоялись, как писатель?

- Да никогда!

- Вы о себе очень скромно отзываетесь!

- Скорее, очень критично.

- Такое отношение к себе и к своей работе - большая редкость. Сейчас есть огромное количество авторов, которые очень сильно себя любят и ценят, и называют "производителями художественных текстов" и прочими классиками. Вы, человек, из-под пера которого вышло уже четыре полноценные книги, до сих относитесь к себе очень скептически. Почему?

- Иначе это было бы просто смешно. Я и так боялась показать кому-то то, что я пишу, я стеснялась, опасалась, что это будет вариант графомании. Представьте себе: мне уже сорок с лишним лет, моя старшая дочь закончила "Технион" и стала совершенно независимым человеком, и тут я появляюсь со своими произведениями. Я очень боялась, что про меня скажут: мама сошла с ума. Муж никогда меня не поддерживал и приходил в ужас от моих писательских потуг. Я боялась, что если то, что я пишу – плохо, то это будет выглядеть смешно и жалко. А я не хотела выглядеть смешно и жалко.

- Вы, как человек, состоявшийся в медицине, предъявляли и к своему писательскому творчеству самые высокие требования?

- Конечно. Понимаете, я много лет проработала в реанимации, я не могла позволить себе халтуры. И поэтому в сочинительстве я ставила перед собой самую высокую планку.

- А есть чье-то мнение, которое является для вас безусловным авторитетом?

- Сейчас – это мой редактор. А тогда, когда я только начинала раскрывать тайну своего творчества, никого не было. У меня есть давняя подруга, и я ей не боялась показать то, что пишу. Но не потому, что я доверяю ее мнению, а потому, что она, как мне кажется, переоценивает меня. Ее голос был скорее утешительным. А вообще я сама для себя самый строгий критик.

- А как вы думаете, объективность в творчестве существует?

- Я думаю, что существует. У меня очень болезненное восприятие литературы. Вот плохие художники меня совершенно не огорчают. Но когда я вижу плохой текст, который человек с гордостью выставляет на всеобщее обозрение — это просто мучение. Я физически ощущаю ярость и возмущение. Но я думаю, что есть достаточно много людей, которые сами не обязательно умеют писать, но могут оценить хороший текст, отличить хорошую литературу от плохой.

- Плохо написано – это еще полбеды. Но когда автор начинает настойчиво заявлять о том, что он сотворил шедевр – это уже действительно раздражает.

- Вы знаете, люди умные и по-настоящему пишущие довольно редко так себя проявляют. Это скорее удел дилетантов.

_________________________________________________________________

"… Бабушка играла стремительно и шумно, и маленькому Леве страстно хотелось размахивать руками, кружиться и лететь вслед за убегающим ритмом, но отвлекали сладкие, текущие соком ягоды. Целая гора ягод в огромной расписной тарелке! Можно было брать сколько угодно, запихивать в рот целиком, шумно глотать, захлебываться, облизывать пальцы – увлеченная бабушка не замечала никаких безобразий".

Отрывок из романа "Эффект Ребиндера"

_________________________________________________________________

- А сегодня вообще какая-то литературная жизнь на русском языке существует? Критика, серьезные журналы, читательские клубы?

- Наверное, существует, но я далека от этого. Есть достаточно известные критики. Эти люди считают, что их работа более важна, чем работа автора. Иногда они даже снисходительно похлопывают по плечу и говорят якобы в шутку: вот, если бы не было авторов, мы могли бы спокойно работать. Потому что авторы – люди неудобные, они обижаются, лезут со своими произведениями, сочиняют что-то бесконечно. Но на самом деле, я совершенно вне этой жизни.

- А как у вас складываются отношения с израильской литературной общественностью?

- От израильской литературной жизни я тоже далека, к сожалению. Изредка у меня бывают встречи с читателями, на которые я с удовольствием хожу. Но в целом, я не могу сказать, что меня часто приглашают на какие-то писательско-читательские мероприятия.

- Однажды вы сказали, что для автора унизителен процесс издания книги. Я, как человек, выпустивший в Израиле две книги, могу полностью с вами согласиться.

- Да, процесс издания книг был для меня мучителен в самом начале. Я посылала свои рассказы в разные журналы, они их периодически публиковали, и все были довольны. Но потом случилось так, что я серьезно заболела. И моя любимая подруга тогда сказала такую фразу: "А вдруг ты не выживешь, а твои произведения не будут опубликованы? Ты должна выпустить книгу". Я решила попробовать. Послала подборку своих рассказов в разные московские издательства, и мне ответила одна молодая женщина-редактор. "Вы написали повесть обо мне", - сказала она и пообещала эту книгу издать. Она ее пробивала ровно год, и книга называлась "Женщина на заданную тему". Я, честно говоря, ее не люблю, потому что с тех пор я еще более ужесточила требования к языку. Но она вышла и разошлась, и это был первый успех. Тогда же я познакомилась со своим литературным агентом. Она мне сказала, что все, что я пишу – это полная ерунда, потому что издательствам нужны большие, толстые романы.

- Вы приняли вызов?

- Да. Я писала долго. Но я его написала. Это роман "Эффект Ребиндера". Вы знаете, радостных моментов в писательском деле очень мало. Но когда произведение получается, и ты это понимаешь, то этот момент стоит всех мучений. Это как неразделенная любовь, которой ты можешь мучиться много лет, и вдруг наступает момент разделенной любви, абсолютное счастье. Сейчас издание книги для меня — это уже удовольствие. Я работаю с прекрасным издательством "Время", мне очень нравятся и люди, которые там работают, и люди, которые там печатаются. Мне страшно приятно и интересно с ними сотрудничать, я себя ощущаю среди них очень комфортно. Я с ними говорю на одном языке.

- Я заметила на вашей странице в социальной сети, что вы часто поздравляете своих коллег с какими-то литературными достижениями. Вы просто воспитанный человек, или вы действительно за них рады?

- Я действительно с удовольствием читаю качественные тексты. Хорошая литература меня очень радует. И, кроме того, так как я не столько писатель, сколько врач, меня вопрос конкуренции не очень мучает.

- Почему вы все время снимаете с себя ответственность? Вы в медицине чувствуете себе увереннее, чем в литературе?

- Несомненно. Там я уверена в своей работе, на это ушли долгие годы, я много лет училась, и поэтому вполне свободно себя чувствую в своей специальности.

- А ваши взрослые дочери читают ваши книги?

- Читают. И очень меня критикуют. Особенно старшая, которая живет в Америке. Она очень строго ко мне относится.

- То есть она может вам сказать: "Мама, ты чего-то тут не дотянула!"

- Да, вполне.

- И как вы это воспринимаете?

- Ужасно расстраиваюсь.

- Вы так и не смогли отрастить броню и не реагировать на критику?

- Нет, не думаю, что это возможно.

- А почему, как вы думаете, у современной литературы женское лицо?

- Ой, я очень люблю этот вопрос. Женщины пишут вроде бы о мелких вещах, но об очень важных: о любви, о предательстве, о переживаниях, обидах, сплетнях. И эти темы не устаревают. А мужчины пишут о политике, войне, сиюминутном состоянии общества. И эти темы не выдерживают проверки временем. А женские темы вечные.

_________________________________________________________________

"Оглохший заледеневший Гинзбург долго стоял в пустом ненужном теперь дворе, потом побрел к Петроградской, ни на что не надеясь и даже не понимая, зачем и куда ведут его ослабевшие ноги, и очнулся только у темного, но по-прежнему красивого и добротного дома. Здесь, на четвертом этаже, когда-то, сто лет назад, еще до войны, жила Анна Львовна.

Удивительно, как сразу она открыла, худенькая, похожая одновременно на девочку и на старушку, как ахнула и бросилась обнимать жесткие Оськины плечи, как тихо плакала, слушая про маму и Шелю, и все гладила его криво подстриженные вихры".

Отрывок из повести "Мишель, моя прекрасная"

_________________________________________________________________

- Если уж мы начали тему писательства и политики, то почему, как вам кажется, в Израиле это особенно очевидно, современные писатели очень агрессивно отстаивают свою либеральную позицию? Они очень недоброжелательно настроены к правительству, религии, да и вообще к любому инакомыслию.

- Я тоже много думала на эту тему. Я думаю, секрет в том, что мы говорим о людях, которые рождены в Израиле или, по крайней мере, выросли в Израиле. Они утратили объективную реальность. Они живут в башне из слоновой кости. Это хорошие люди, но у них появилось ощущение большого народа и большой страны. Ложное, к сожалению. А мы, все остальные, ощущаем себя малыми народами, нацменьшинствами. Поэтому мы привыкли держать оборону, в отличие от них, выросших здесь и живущих в некоем иллюзорном мире. Эта щедрость души, которая не соответствует реальной жизни.

- Но я говорю немного о другом. Одно дело, если человек обладает очень щедрой и доброй душой и проповедует гуманизм и человеколюбие. А другое дело, если человек крайне нетерпимо относится к своим политическим и идеологическим противникам, крайне не по-доброму о них отзывается и высказывается. И делают это, к сожалению, люди пишущие. Почему это происходит?

- Я думаю, что тут есть еще элемент нашей национальной особенности. Мы вообще агрессивны во всем. И если вы обратите внимание, то евреи всегда самые активные деятели и самые непримиримые противники. При этом меня очень огорчает, что люди, которые болеют за все человечество, разучились любить своих близких.

- А почему, по вашему мнению, с противоположного политического полюса не появилось авторов, сопоставимых по масштабу? Почему нет, например, великих религиозных писателей, известных всему миру?

- Не знаю, у меня нет ответа на этот вопрос. Возможно потому, что израильская интеллигенция, рожденная и выросшая здесь, изначально очень левая. И она порождает людей, масштаб таланта которых безусловно привлекает. Но они, эти талантливые люди, живут в идеальном мире, которого не существует в действительности. Человек, к сожалению, намного хуже, чем им хочется думать. И это грустно.

- Вы, как специалист, много лет проработавший с людьми, как никто другой знаете об их недостатках. А почему, кстати, в ваших книгах нет медицинских тем?

- Вы знаете, медицинских баек уже столько написано, что мне неинтересно повторяться. Кроме того, у меня так мало времени для того, чтобы писать, что я стараюсь использовать его с максимальной отдачей. Поэтому я выбираю то, что мне наиболее интересно. Кроме того, я очень люблю придумывать. Мне хочется побыть кем-то еще.

- А ваши пациенты знают о том, что вы пишете книги?

- Я сначала очень долго скрывала, потому что мне было неприятно разоблачаться перед другими. Я боялась, что про меня будут думать "врач немного с приветом". Но сейчас, конечно, уже многие догадываются. Однажды пришла моя давняя пациентка и со слезами на глазах сказала: "Доктор Тайчер, вы написали настоящую книгу!"

- Елена, есть одно слово, которым вы можете себя охарактеризовать: врач, писатель, мать, дочь?

(со вздохом, после долгой паузы)

- Я – писатель.

С Еленой Минкиной-Тайчер мы провели вместе около двух часов. Пили кофе и беседовали на самые разные темы. Она угощала меня домашним вареньем из кумквата, а я – клубничным желе со взбитыми сливками. Кстати, рецепт его можно посмотреть здесь.