В Израиль мы с сыном репатриировались в 2000 году. Это был необычный год для человечества. Он знаменовал собой начало новой эпохи в человеческой истории, вступление в новую эру. Этот год был знаковым и для нас. И если бы не наше рациональное мышление, то в этом можно было видеть не просто случайное совпадение, а некий символ.

Первые шаги на Святой Земле. Аэропорт “Бен Гурион” ошеломляет. Настоящий Вавилон: такое смешение языков, народов, лиц. Дальше — дорога в Хайфу. Спускается вечер. Блестит море под лучами заходящего солнца, вдоль шоссе высятся пальмы, сбоку дороги кусты роз и еще каких-то диковинных цветов. Не верится, что это реально, кажется, что это какой-то сказочный мираж. Но лица соотечественников, звуки родной речи возвращают к действительности.

Я шла по улице в Хайфе, когда от толпы прохожих отделилась какая-то женщина и бросилась ко мне с вопросом: “Вы не были замужем за Шмуликом?” — “Нет”, — говорю я. “Как, разве вы не его бывшая жена?” Видно, я ее разочаровала, и она мне не поверила.

Учеба в ульпане, знакомство с ивритом. Не обходится без курьезов при попытке заговорить на иврите. Как-то мне надо было ехать в аэропорт, чтобы встретить дочь, которая прилетала из Москвы. Сажусь в автобус, думая, что он идет экспрессом, так как на нем написано “Бен Гурион”. Протягиваю водителю деньги и говорю: “Ани гимлаи” (я пенсионер в переводе). В ответ он что-то спрашивает, но я не понимаю. Он снова что-то говорит, но из всего разговора я различаю только знакомые слова: Рига, Москва… Глядя на меня, он смеется, а я продолжаю твердить: “ани гимлаи”. Спасение пришло в виде русскоговорящей девушки, которая сказала: “Он спрашивает, куда тебе лететь, в Москву, в Ригу или еще куда…” Тут уже я начала смеяться. Водитель оказался “бадхан” (шутник). Он посадил меня на переднее сиденье, и, когда наши взгляды встречались в зеркале, то было видно, как всякий раз смеялись его глаза.

Каждый день в ульпане открывал для нас — олим ходашим (новых репатриантов) — что-то новое и необычное. Мы научились писать справа налево, а учебник открывать как бы с конца. Мы узнали, что в словах иврита нет гласных букв и читать надо с огласовками. Это такие особые знаки, которые ставятся под согласными и заменяют гласные звуки.

С любовью вспоминаю первую учительницу Ярдену и других учителей. Учителя общались с нами только на иврите, поскольку были, или выходцами из стран Ближнего Востока, или сабрами, т. е. местными уроженцами. Поэтому, чтобы донести до нас значение того или иного слова, некоторые из них прибегали к мимике и пантомимике. Помню, как одна “мора” (учительница) вскочила на стул, а потом спрыгнула с него.

Но до овладения ивритом было еще очень далеко. Когда я была еще в Москве, то старалась найти какое-то пособие по изучению иврита. Я не знала, что в Израиле нас посадят за парты, что мы начнем с изучения букв — по каждой букве в день. У меня в голове рисовалась совсем другая картина. В тех предотъездных сборах мне почему-то казалось, что нужно обязательно запастись каким-то учебником. И я стала обходить все книжные магазины. С этой надеждой я вошла в магазин зарубежной литературы, в отдел книг на иврите. По сравнению с другими отделами, забитыми книгами, он выглядел пустым. На мой вопрос, есть ли у них словарь, учебник или какой-нибудь разговорник, девушка продавщица на меня как-то странно посмотрела, оглядела голые полки с одними рекламными листками и покачала головой. Предложить было нечего.

Перед самым отъездом мне все-таки удалось достать иврит-русский словарь у одного из тех деятелей, которые промышляют продажей книг “из-под полы”. Но, видимо, этот словарь столько раз перепечатывали с первоисточника, что слова в нем были едва различимы.

И вот первый мой поход в книжный магазин в Хайфе. Сколько же здесь литературы, словарей, справочников! Я выбрала “Иврит-русский удобный (корневой) словарь”. Помню, как открыла его и была поставлена в тупик первыми же словами: хака (удочка) и мэхакэ (ждет), которые входили в одно корневое гнездо.

Конечно, я не имела никакого понятия о том, что “все глаголы человеческой речи произведены от имен существительных и равно не различавшихся с ними имен прилагательных” (Марр), что исходным является назначение предмета или его функция, от которой глагол берет свое происхождение.

Я ничего не слышала о Вильгельме фон Гумбольдте, классике теоретического языкознания, который писал об архаических языках Южного моря, особенности которых, в частности, состоят в том, что: “… одно и то же слово может употребляться в качестве и той и другой части речи, а каждое имя можно превратить в глагол”[1].

Как оказалось, это находит свою аналогию в иврите, в котором все глаголы сохраняют свою именную форму. К примеру, мидбар (пустыня) и медабэр (говорит), лэхэм (хлеб, яство) и лахам (принимать пищу), мафтэах (ключ) и потэах (открывает), кафтор (пуговица) и мэхафтэр (застегивает на пуговицу).

Позднее выяснилось, что такой принцип конструирования глаголов характерен и для детской речи. “Нет таких слов, которые ребенок не превратил бы в глаголы, — писал детский писатель и исследователь детского словотворчества К. И. Чуковский, — В существительном ребенок ощущает скрытую энергию глагола”. И это не случайно. По мнению ученых, между древним архаическим мышлением и мышлением ребенка на ранней стадии его развития существует сходство.

По мере учебы мой словарный запас все больше пополнялся. А вместе с ним появлялось все больше вопросов.

Я не имела никакого понятия о законах семантики и задавалась вопросом: каким образом иврит устанавливает такие связи между словами, что одноименным корнем обобщаются слова совершенно разнородные по значению, как “клей и наваждение”, “часовой и эрекция”, “моль и кариес”, “минарет и вопль”, “склад и прививка” и т.д. и т.п.

Ведь со школьных времен я усвоила, что слова с одним и тем же корнем называются однокоренными или родственными словами (вообще, это из программы 2-го класса — я сверилась по интернету).

Штудирование специальной литературы тоже ничего не прояснило. Не буду перегружать статью различными формулировками. Все сводится к одному, что основной характеристикой словообразовательных корневых гнезд является то, что образующие их слова имеют общий элемент значения, материальным выразителем которого выступает общий для них корень.

Но что родственного между такими однокоренными словами, как нахаш (змей) и нэхошет (медь), гэзэр (морковь, отрезок) и гзар (приговор), кацав (мясник) и такцив (бюджет), дэвэк (клей) и дибук (наваждение), махсан (склад) и хасинут (иммунитет), шмура (веко), шамир (укроп) и шмира (охрана). В этом была какая-то загадка.

Забегая вперед, сделаю оговорку, что, как эти примеры, так и все остальные, которые будут приведены, касаются не только старых слов, но и тех, которые вошли в употребление в недавнее время в результате модернизации иврита, но образованы по общим, со старыми словами закономерностям. Т. е. в своем словотворчестве иврит не отступает от закономерностей древнего языкотворчества, и образование новых слов в иврите происходит по тем же архаическим “лекалам”.

Далее, как оказалось, в иврите множество слов представляет собой удвоение слогов: бикбук (бульканье), милмул (бормотание), парпар (бабочка), пирпур (трепыхание), цамцам (диафрагма, фотогр.), цимцум (сокращение), тимтум (отупение), тумтум (бесполый), ливлув (распускание), лавлав (поджелудочная железа), кумкум (чайник), дикдук (грамматика), галгал (колесо), килкул (порча), пицпуц (взрыв), зифзиф (гравий), нацнац (мигалка), амъамъ (глушитель).

Это было тоже неожиданным, так как не походило ни на русский, ни на английский язык, насколько я знала последний, т.е. в границах школьного и институтского преподавания.

Но при этом в голове что-то всплыло, какие-то отдаленные воспоминания из книг о народах, населяющих острова, то ли Полинезии, то ли еще какие. Там описывались их языки, в которых слова были образованы также путем удвоения и повторения.

Тогда я ничего не знала о Марре, который писал об удвоении слогов, как “об архи-архаичном способе образования и средстве для производства новых слов”.

Закончив один ульпан, многие на этом не останавливались, а переходили на другие курсы. Так и я, по инициативе своей знакомой стала ходить на курсы иврита, который преподавала учительница, бывшая в недавнем прошлом сама репатрианткой. Ее звали Галина. Для нее иврит тоже не был родным языком.

От нее я впервые услышала, что “в иврите не все так просто”. Она приходила на урок и делилась с нами своими мыслями. Однажды рассказала, как по дороге в ульпан, глядя из окна автобуса, она увидела стенд с пятном оранжевого цвета на нем — это была реклама какого-то чистящего средства. Ей пришла мысль, что пятно — “кэтэм” на иврите — связано своим происхождением со словом “катом” — оранжевый.

В другой раз она спросила: “А знаете, почему брюки (михнасаим) и кнессет (собрание) происходят от одного корня? Потому что, и в кнессет, и в брюки ноги “входят”.

Все восприняли это с улыбкой. А мне это напомнило тот психологический эксперимент на классификацию предметов у пациентов с расстройством мышления, при котором пациент сближает “ботинки” и “часы” на том основании, что и те, и другие “ходят”.

Поясню в двух словах. Этот эксперимент строится на обобщении предметов родственных по понятию. Пациентам раздаются карточки с рисунками разных предметов, и предлагается объединить их по группам, образующим такие понятия, как “люди”, “животные”, “растения”, “приборы” и т. д.

Связь между “ботинками” и “часами” не отражает реальных отношений между предметами. Ассоциация, возникшая у пациента, носит нестандартный характер, при этом происходит актуализация (оживление) скрытых или “латентных” свойств предметов, обычно не используемых в нормальном состоянии.

Подобное неадекватное увязывание вещей говорит об ином уровне обобщения, качественно отличающемся от того, при котором предметы группируются соответственно тому или иному понятию.

Наша учительница вскоре ушла в декретный отпуск, и наши занятия прекратились. Но остались вопросы: как объяснить, что в иврите “пятно” и “оранжевый” происходят от одного корня? Почему одноименный корень связывает “брюки” и “кнессет”? Может, последним примером учительница нас просто хотела посмешить? Или это надо воспринимать просто как лингвистический казус, а мое сравнение с “ботинками и часами” не имеет под собой никакой почвы?

Я открыла книгу Б. В. Зейгарник “Патопсихология” [2], в которой представлен обширный материал экспериментально-психологических исследований мышления при некоторых видах его нарушения. При этом я с удивлением обнаружила, что результаты на классификацию предметов находят свою аналогию в обобщении слов в иврите.

К примеру, пациент в одну группу помещает “автомобиль”, “телегу” и “ложку”, объясняя это тем, что “ложку тоже двигают ко рту”. Но тот же принцип обобщения, так сказать, по движению лежит в основе объединения в иврите уже таких упомянутых слов как “кнессет” и “брюки”.

Или другой пример. Пациент обобщает слова “жук” и “лопата”, так как, по его объяснению, “лопатой землю роют, а жук тоже роется в земле”.

В иврите же мы находим, что производными от одного корня являются слова экскаватор (махпэр) и крот (хафарпэрэт).

В следующем примере пациент к одной группе относит одушевленный и неодушевленный предметы, такие, как ласточка и самолет, потому что оба “летают”

В иврите же одним корнем объединяются слова птица (оф) и авиация (теуфа).

Аналогия здесь очевидна, хотя слово “авиация” как понятие имеет более сложное и отвлеченное значение.

Более того, в ряде случаев объединение предметов в результате эксперимента не только можно сопоставить с аналогичными обобщениями в иврите. Иногда эти предметы просто совпадают с соответствующими словами.

Так, пациент в одну группу помещает “иголку” и “нитку”, сближая их на основе “чрезмерно конкретной предметной связи” (Зейгарник). В иврите же одноименный корень объединяет слова нить (хут) и игла (махат) в одно корневое гнездо.

Приводя эти примеры, я предвижу недоуменный вопрос: какая связь между психологическим исследованием мышления при некоторых психических нарушениях и характером обобщения слов в иврите?

Начнем издалека. С простого утверждения типа силлогизма. Язык “неразлучен с мышлением” (Марр). Иврит — древний язык. Значит, иврит “неразлучен” с древним мышлением.

А закономерности древнего мышления откладывают свой отпечаток на древнее языкотворчество. В чем заключаются эти закономерности? А главное (с учетом интереса к ивриту), какое отражение они находят в древнем языкотворчестве?

Согласно Леви-Брюлю, мышление примитивного человека не подчиняется законам нашей логики. Им управляет закон мистической партиципации или мистической сопричастности. “То, что под этим подразумевается, с большим трудом вмещается в обычные рамки нашего мышления”, указывал Леви-Брюль.

Партиципация подразумевает установление примитивной мыслью таких связей между разнородными предметами и явлениями, которые, с позиций нормальной логики, кажутся непонятными и странными.

Если с точки зрения содержания представлений, первобытное мышление можно назвать мистическим, то с точки зрения ассоциативных связей, оно, по определению Леви-Брюля, является паралогическим. Одним из отличий паралогического мышления является способ обобщения, озадачивающий логическое мышление, но совершенно естественный для мышления паралогического.

Древнее мышление не оперирует понятиями и устанавливает связи между самыми разнородными предметами, благодаря чему разные по значению слова восходят к одному корню.

И еще надо отметить один важный факт: то, что “не вмещается в обычные рамки нашего мышления”, как писал Леви-Брюль, самым естественным образом вписывается в мышление и психику душевнобольных.

Тем более с давних пор ученые сравнивали архаическое примитивное мышление с мышлением при шизофрении. При всем глубоком своеобразии, которое отличает эти два типа мышления, мы видим здесь те же неожиданные сближения, парадоксальность, обобщения, противоречащие логическому мышлению.

И этому есть объяснение. Как принято считать, болезненные психические явления выражают собой регресс на более раннюю ступень развития в плане онтогенеза. Психическое заболевание выражается в нисходящем процессе по направлению от наиболее дифференцированных, высокоорганизованных функций к наиболее примитивным, более ранним по истории.

При заболевании в первую очередь поражается то, что было сформировано последним, а именно нарушается функция образования понятий, на которые опирается современное логическое мышление. Поэтому патология психической деятельности представляет ценный материал для психологического анализа мышления, т. к. позволяет видеть психические феномены, принадлежащие как бы другому ее уровню, согласно принципу, “что скрыто в норме, то явно в патологии”.

Предвижу возражения. Все это интересно, скажет кто-нибудь из читателей, однако мало приближает к ивриту, к особенностям его построения и структуре корневых гнезд. К чему это все? Но у меня есть ответ. Он заключается в теории Л.С. Выготского о комплексном мышлении, которая стала для меня настоящим открытием.

Исследование им онтогенеза мышления, процесса образования понятий показало, что для ранней ступени языкового развития характерно так называемое “мышление в комплексах”. В то время, как в понятии предметы обобщаются по одному главному признаку (“люди”, “животные”, “растения” и др.), то в комплексном мышлении — по самым разнообразным признакам, будь то внешнее сходство, образное подобие, функциональное родство или другие ассоциации.

Древнее мышление не знало понятий и потому устанавливало связи между словами “немыслимые и невозможные, с логической точки зрения”, как писал Выготский.

Отвлеченно мыслить, способность обобщать и группировать предметы соответственно тому или иному понятию человек приобрел гораздо позднее. И, если в понятии лежат связи единого типа, логически тождественные между собой, то комплексы построены совершенно по другим законам, соответствующим особенностям дологического мышления.

Выготский выделяет пять типов комплексного мышления: 1) ассоциативный тип, 2) комплекс — коллекция, 3) цепной тип комплексного мышления, 4) диффузный тип, 5) псевдопонятие [3] (пятый тип, как пишет Выготский, по существу повторяет первый, так что в данном случае его можно не рассматривать).

Если сравнить разные типы комплексного мышления с характером обобщения слов в иврите, объединения их в те или иные корневые гнезда, то вывод напрашивается сам собой: корневые гнезда — есть не что иное, как мышление в комплексах. Структура корневых гнезд в иврите находит свое соответствие в разных типах комплексного мышления. В свете этого получает объяснение и тот семантический разброс, который характеризует входящие в эти гнезда слова. Об этом я раньше подробно писала (см. [4]), поэтому здесь я ограничусь несколькими примерами.

Например, слово кадур одновременно обозначает пулю, патрон, мяч, таблетку и пилюлю, а слово габ — это и спина, и бровь, и обод колеса, и курган, и насыпь, и хребет, и загорбок. В этом случае речь идет об ассоциативном комплексе, потому что исходным в таком обобщении является сходство этих предметов по внешней аналогии или образному подобию.

Другой пример. Одноименный корень объединяет такие разнородные понятия, как махват (сковорода), хавита (яичница); хут (нить), махат (игла) и хаят(портной); шаят (гребец), машот (весло) и шутит (шлюпка);

Что лежит в основе их обобщения? По меткому выражению Выготского, они обобщаются одноименным корнем на основе их “функционального сотрудничества” или “соучастия в единой практической операции”.

Или возьмем такие однокоренные слова: кацав (мясник), коцев (отсекает) и такцив (бюджет).

Обычно слово “бюджет” ассоциируется с деньгами, государственной казной, финансовой политикой. Связь его со словом “мясник” основана на скрытых или “латентных” признаках этих понятий и подразумевает, видимо, общность в действиях, которая выражается в том, что что-то окончательно “отрубается”.

Иначе говоря, при обобщении подобных слов одноименным корнем используются нестандартные связи, необычные ассоциации, далекие от реального значения этих предметов. Это характеризует четвертый тип комплексного мышления, для которого нередкими являются такие “неожиданные сближения”, “скачки мыслей” и “рискованные обобщения” (Выготский).

Представлению об этом комплексе отвечают также следующие ряды слов: махсан (склад) и хасинут (иммунитет), аш (моль) и ашэшэт (кариес), цьриах ( минарет) и цраха (вопль), шавац (инсульт) и шибуц (инкрустация);

Как видно из этого, иврит устанавливает такие связи между словами, которые идут как бы “в нарушение” лингвистических правил и законов, по которым одноименным корнем обобщаются слова родственные по значению.

Как же после этого странно читать, что “иврит — это язык четкой логической структуры” (Моше Яновер), что “иврит — это фантастический по своей логической простоте язык” (Рина Раковская), а также, что “иврит — это математически точный язык” (Пинхас Полонский).

Так можно писать только, если не придавать значения связи иврита с древним архаическим мышлением и не учитывать особенностей этого мышления, которое не подчиняется законам нашей логики и не вмещается в обычные рамки нашего мышления.

Опять обращаюсь к воображаемому читателю. Настроенный скептически он может сказать: а при чем здесь нарушение мышления при шизофрении, а также детское мышление, какое отношение к ивриту имеет проводимая параллель между мышлением душевнобольных и древним архаическим мышлением? (а я ведь еще не коснулась мифологии, без которой вообще немыслимо подходить к этимологии слов иврита).

Все это правомерные вопросы, которые встают не только перед читателем, но и перед ученым, если ученый не ограничивается работой только “в своем приходе” и не замыкает “углубленные изыскания в своем колодце” (Марр).

Подобные вопросы задавала себе О. М. Фрейденберг в одной из своих лекций по античной литературе: “Однако сколько я назвала вещей! Сколько явлений с ними связанных я упомянула! Голова может закружиться…Не есть ли это сваливание в одну кучу всего на свете? Не хаос ли это всевозможных, друг с другом не связанных, ничего между собой общего не имеющих явлений, каждое из которых “требует своего исследования”? Эти вопросы очень теоретически уместны. В них, если угодно, вся соль, потому что мне приходится отвечать на них с полной методической и методологической сознательностью”.

И далее: “Метод науки должен быть подобен стоглазому Аргусу, он должен все и всюду одновременно видеть. Его прямое дело — находить закономерную общность в самых далеко отстоящих фактах, разбросанных по жизненному полю без всяких, казалось бы, связей и толков. Этот толк, эти связи он обязан найти”[5].

Поразительно, что этим словам созвучны слова В. фон Гумбольдта, жившего совсем в другое время и в другом государстве: “Если я к чему-либо более способен, чем огромное большинство людей, то это к соединению вещей, рассматриваемых обыкновенно в отдельности, сочетанию разных сторон и раскрытию единства в разнообразии явлений”[6].

“Раскрыть единство в разнообразии явлений” — не в этом ли суть научных исследований? Ведь, действительно, “в мире нет ничего абсолютно автономного”, как пишет ученый и философ А. Пелипенко, и частным наукам “в силу узкой специализации, остро не достаёт синтезирующих оснований”[7].

Как тут не вспомнить лозунг об “автономии лингвистики”, который был провозглашен еще в 1922г. на Первом съезде лингвистов в Гааге. Но уже в то время изолированность лингвистики, отсутствие синтеза с другими смежными науками не удовлетворяло многих ученых. Роман Якобсон писал, что “любая автономия вырождается в сепаратизм и изоляционизм, пагубный, как всякая узость интересов”.

С его воззрениями перекликаются и взгляды А. Пелипенко, настроенного более решительно. Он считает непременной задачей: “… сломать узкие стенки междисциплинарных коридоров” и призывает официальную науку “поощрить даже осторожное перестукивание между стенками”[8].

Но что мы видим в действительности, если отнести эти слова к нашей теме? Даже об “осторожном перестукивании между стенками” нет речи. Несмотря на декларирование, что язык неотделим от мышления, попытки анализировать язык в аспекте психологии мышления наталкиваются на предубеждение, что психология не имеет никакого отношения к лингвистике и в принципе не требуется для исследования языка.

ЛИТЕРАТУРА

1. В. Гумбольдт. Избранные труды по языкознанию, М,: Издат. Группа “Прогресс”, 2000 с. 204

2. Б. В. Зейгарник Патопсихология. Москва Издат. центр “Академия” 2003

3. Выготский Л. С. Психология. М.: Эксмо — Пресс, 2000, с. 256-361

4. Беленькая Инна О сверкающих “бзиках” в глазах… и не только о них. Портал Е. М. Берковича Мастерская Фев 18, 2013

5. Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. — М.: РАН, Изд. Фирма “Восточная литература”, 1998, с.98

6. Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М,: Издат. Группа “Прогресс”, 2000, с.29.

7. Пелипенко А. Между природой и культурой. Сетевой портал Е. Берковича. Журнал “7 искусств”, номер 10

8. Там же

Источник: "МАСТЕРСКАЯ"