История его семьи могла бы лечь в основу захватывающего романа. В нем была бы тема еврейско-арабских отношений, погромы 1929 года, погони за еврейскими подпольщиками времен Османской империи, а главное – в ней много любви… А история его творческой карьеры может стать прекрасным уроком начинающим дирижерам и их мамам.

Музыку нельзя остановить, когда в руках у дирижера волшебная палочка. Только блестящий дирижер способен харизмой и талантом убедить оркестр играть музыку так высоко, что с каждым звуком мир наполняется эмоциями и чувствами.

Мне повезло. Во время генеральной репетиции оперы "Тоска" я смотрела затаив дыхание, боясь пропустить его жест, простояв долгие часы около сцены, чтобы вблизи наблюдать за полетом его волшебной палочки, за удивительной эмоциональностью его виртуозной игры. Ибо это было не просто руководство всем действием на сцене, это была игра, театр одного актера.

В последние дни, готовясь к этому интервью, я чувствовала музыку в душе, словно стала частью его оркестра. А он не пел и не играл... Он рассказывал о себе, о необычной семейной истории, о творчестве. И это было необыкновенное наслаждение - общение с ним. Человек искренний, порывистый и высоко эмоциональный. Маэстро Даниэль Орен.

Маэстро крайне редко дает интервью. И в Израиле он бывает редко. Его ждут во многих странах. Но когда в израильской опере было решено поставить "Тоску", причем воссоздать первую историческую постановку 1900 года, Даниэль Орен, отказав другим театрам, вернулся на родину. Так мы встретились за час до начала генеральной репетиции в "Бейт ха-Опере".

- Маэстро, в чем, по-вашему, заключается роль дирижера?

- Дирижер – это человек искусства. Его главная функция - передать эмоции, которые хотел в своем произведении выразить композитор. В принципе, та же задача у каждого музыканта: певца, пианиста, скрипача… В этом же случае нужно держать в своих руках музыку целого коллектива и пытаться насколько можно приблизиться к первоисточнику… Но весь вопрос в том, сможешь ли ты перевести то, что чувствуешь в голове и в сердце, на язык рук и жестов. Это очень тяжело.

- Это классический подход к музыке?

- Не имеет значения, как мы назовем его. Это верный подход. Сейчас мода - делать наоборот. Это мода во всем мире. Классик написал произведение, музыканты исполняют его с точностью до наоборот относительно того, как автор его задумывал.

- Популярно ли сегодня учиться дирижерскому искусству?

- Да, сейчас модно быть дирижером. Сейчас в моде - быть не тем, кто ты есть на самом деле. Ты - музыкант, но тебе этого недостаточно, и все стремятся стать дирижерами. И вот тут получается загвоздка. Она касается того перевода, о котором я рассказал выше. Человек может быть гениальным пианистом, к примеру, или скрипачом, но совершить вот этот перевод чувств в движение рук так, чтобы целый коллектив почувствовал это, понял и принял, чтобы музыканты услышали, как бьется сердце дирижера, это очень трудно. И не всем дано…

- В первую очередь дирижер должен прислушиваться к тому, что хотел передать композитор?

- Конечно. Но есть еще нюанс. С одной стороны, не отдаляться от первоисточника, а с другой - чувствовать себя так, словно сейчас исполняют твое произведение, сопереживать каждому звуку, даже если приходится работать не над самым великим произведением. Каждый вечер я чувствую себя так, словно это у меня рождается новая музыка. Сейчас я работал в Барселоне над мало известной оперой "Гамлет" французского композитора Амбруаза Тома. Послушав внимательно эту музыку, я подумал, что вряд ли смогу сделать ее божественно красивой. Но все же взялся, углубился в музыку. И аудитория поверила мне и оркестру. Даже когда дирижеру кажется, что произведение лишено эмоций, нужно самому их добавить, находясь на дирижерском подиуме.

- А как же началось ваше знакомство с музыкой и чем был обусловлен выбор профессии?

- Я начал играть на пианино в шесть лет. Я рос не в музыкальной семье, но мама рассказывала, что молилась и просила подарить ее сыну музыкальные данные. Наверное, наверху ее услышали…Она была настоящей "аидише маме" своего единственного сына. Все мои шаги в освоении профессии были сделаны под ее руководством. В шесть лет мама отвела меня учить игру на пианино у Вардины Шленской, первой женщины-композитора в Израиле, младшей сестры поэта Авраама Шлёнского. Она стала моей первой учительницей, и спустя полгода сказала, что ребенок музыкально одарен. Мы двигались вперед, я занимался у лучших педагогов Израиля. Затем моя мама решила, что пианино недостаточно, и я должен учиться играть на струнных инструментах.

Должен заметить, что моя мама была грандиозной женщиной. Выпускницей Сорбонского университета, обладательницей третьей степени по философии и психологии.

- Мама ваша родилась во Франции?

- Нет, она родом из Польши, то, что называют в Израиле "полания". Она оставила Польшу еще до войны, училась во Франции и Швейцарии. Затем переехала в Палестину. Точный год я не могу установить, в те времена с документами и датами в них была полная неразбериха. Моя мама родом из хасидской семьи, которая корнями восходит к гурским хасидам.

- Как звали вашу маму?

- Рена Гранадштайн, в Израиле она поменяла имя на Ривка.

- Какую музыку предпочитали слушать в вашем доме?

- Классическую, и только ее. Так я рос, даже израильские песни в доме почти не звучали.

- Мама знала идиш?

- Мама немного знала идиш. Жизнь так сложилась, что она прекрасно знала немецкий и французский. На французском языке она говорила лучше многих французов.

- Значит, вы стали музыкантом благодаря ей?

- Несомненно. Ей повезло в том, что у нее родился послушный сын, а мне повезло, что я родился у такой целеустремленной матери. Она решала все самостоятельно, мне лишь оставалось осуществлять ее планы. Она изучала меня внимательно в каждом моем возрасте, наблюдала и решала: "Нет, моему сыну не быть певцом. А пока он будет изучать виолончель…"

- Вам никогда не хотелось хлопнуть крышкой пианино и побежать на улицу играть с детьми в футбол?

- Конечно, хотелось. Я мечтал и ждал минуты, когда смогу побежать к ребятам играть в дворовые игры. Особенно я обожал баскетбол. Я и сегодня большой болельщик тель-авивского "Маккаби". Но в детстве мне выделялся час на игры во дворе.

- Неужели никогда не ослушались маму?

- Случалось, конечно. Я очень любил баскетбол и всегда мечтал попасть на игру любимой команды, а мама не пускала. Это уже идет речь не о ребенке шести-семи лет, а о подростке тринадцати-четырнадцати. Я помню, как однажды сбежал из дома, просто спрыгнул с балкона вниз и поехал на стадион "Сде-Элияу" смотреть игру любимой баскетбольной команды. Вернулся домой к полуночи. Я увидел маму на улице. Она стояла на дороге в 12 часов ночи…Она не сказала мне ничего, ни слова не было, ни крика. И это было еще страшнее…

- Куда же ее устремления повели вас?

- Она решила, что нам есть, куда расти… Ребенок должен изучать композицию у лучших педагогов, изучать сольфеджио и гармонию. И вот, когда мне было тринадцать лет, она решила, что я не буду ни виолончелистом, ни великим пианистом, не в этом мое призвание…

И тогда она сказала, что я должен изучать дирижерское искусство. Мне было тринадцать лет! Все педагоги пришли в изумление, в таком возрасте это не изучают, ей советовали оставить ребенка в покое и вернуться к этой теме, когда мне будет уже за двадцать. Но мама сказала: "Нет. Сейчас!" У нее была редкая интуиция, помноженная на высокую интеллигентность. И она знала, чего хотела.

- Где же вы начали изучать профессию дирижера?

- Когда все отказали моей маме, она все-таки нашла хорошего педагога и дирижера. Его звали Эйтан Люстиг. Он был родом из Чехословакии, успел покинуть горящую Европу. И он взялся обучать меня. Мама решила присутствовать на уроках, и надо заметить, что делала это она весьма активно. Она вмешивалась в процесс обучения. Понимаете, в чем дело… У меня есть фотографии того периода, уже было понятно, что у меня свой личный подход к профессии дирижера…Есть фотографии моих первых юных выступлений, и они ничем не отличаются от меня сегодняшнего, шестидесятилетнего. Мама почувствовала это, педагог мой - нет, он пытался предложить свои классические методы, более строгие, менее эмоциональные, но мама остановила его. Говорила она с ним на немецком. Звучало это приблизительно так: "Я не согласна с вами, герр Люстиг, я не позволю вам менять "я" моего сына. С точки зрения техники делайте то, что ты считаете нужным, но эмоции его не трогайте!" Будучи женщиной прямой и жесткой, мама добавила: "Не забудьте, герр Люстиг, кто здесь платит деньги, и немалые".

Она была действительно грандиозной женщиной, посвятила свою жизнь мне и моей карьере. Мама изолировала себя от всего мира, но изолировала и меня. Не было семейных вечеринок, не было дружеских застолий, ничего не было, что могло бы помешать Даниэлю сосредоточиться на музыке…

- И это принесло результат!

- Да. Но цена была немалая, и для нее, и для меня…

- В каком возрасте не стало вашей мамы?

- Не смогу однозначно ответить. Это были удивительные времена. По паспорту она была восьмидесяти лет. Но я думаю, что на самом деле ей было уже восемьдесят восемь лет.

- В семье соблюдались еврейские традиции?

- Мама соблюдала, отец был светским человеком.

- Когда же вы стали религиозным?

- Когда отправился заниматься за границу, уже после восемнадцати лет.

- Знаю, что у вас необычайно интересная история семьи отца…

- Да, отец родился у матери-еврейки и отца-араба. Моего деда звали Мухаммед Сиксик. А отца моего он назвал Исмаил, так был он записан в документах. Это создавало ему иногда проблемы в службе безопасности аэропорта, когда сотрудники службы пытались понять, откуда такое имя у папы. Дома его называли Сэм, он же сам представлялся, как Шмуэль. У отца был выбор - считать себя евреем или арабом. Он выбрал еврейство своей матери.

- А как познакомились ваши дедушка и бабушка, Даниэль?

- Дед служил в турецкой полиции, в его функции входил поиск еврейских подпольщиков, которых турки считали террористами. Он состоял в группе обысков, ходил по домам и разыскивал неугодных власти людей, которых прятали местные жители. И однажды он попал в Тель-Авиве в дом семьи Хицони. Дед увидел человека, которого должен был арестовать, он находился там. Но еще раньше он увидел юную красавицу Шошану, мою будущую бабку, и влюбился в нее. Он так и не арестовал этого человека… Вскоре дед сделал моей бабушке предложение.

- Вы общались с дедушкой Мухаммедом?

- Конечно. Более того, он жил у нас в последние годы своей жизни. У детей в семье была возможность выбрать национальность по матери или по отцу. Мой отец решил быть евреем. Его брат Авраам, скорее всего записанный при рождении Ибрагим, сделал выбор в сторону национальности отца. Мой дядя стал первым арабским судьей в Эрец-Исраэль. Но была еще дочь Замира. Она вышла замуж за еврея и выбрала еврейский образ жизни. И тут начались проблемы с моим дедом. Ему не помешал выбор моего отца, но он не смог согласиться с ее выбором. Дочь, по его мнению, должна была сохранить отцовскую веру. Дед очень обиделся на бабушку и переехал жить к нам.

Я хорошо помню его. Он купил мне первую виолончель. Он просил меня играть ему гимн "Атиква", да-да, именно "Атикву". Он был очень дружен с евреями, знал первого мэра Тель-Авива Меира Дизенгофа, участвовал в первых пуримских шествиях "адлояда". Но принять выбор своей дочери не смог…

Он был уже очень болен, но не пропустил прямую трансляцию из иерусалимского зала "Биньяней ха-ума" моего выступления в "Чичистерских псалмах" Ленни Бернстайна, написанных для смешанного хора, мальчика и оркестра. Это выступление состоялось при участии композитора в честь первой трансляции израильского телевидения в 1968 году. Я был солистом. Трансляция велась поздним вечером, но дед обязательно должен был услышать голос своего внука.

- Вы разговаривали с ним на иврите?

- Да. Я не знаю арабского языка.

- Сколько интересных переплетений случается в судьбах людей. А Где жила семья вашего дедушки?

- Он родился в Яффо, в очень зажиточной мусульманской семье. В те годы богатство составляла рыба, а его семья владела почти всеми рыбными магазинами в городе. Во время беспорядков 1929 года, когда еврейская жизнь была в опасности, мой дед открыл магазины, впустил туда сто - полтораста евреев и закрыл магазины на два дня. Понимаете, что он сделал? Он спас их. После этого ему пришлось покинуть Яффо, для местных арабов он стал предателем и ему бы не простили этого. Дед с семьей переехал в Тель-Авив и потерял бизнес.

А дальше… Так он и прожил, для арабов он был предателем, для евреев остался чужим. Это трагедия таких людей.

- Я думаю, что такому человеку полагается наш низкий поклон.

- Но в жизни все иначе. Мой отец, кстати, тоже испытал на себе проблемы ребенка из смешанной семьи. Он учился в гимназии "Герцлия", был хорошим учеником, активным мальчиком, любил петь. Утром перед уроками пели в школе гимн "Атикву", вы знаете об этом?

- Нет, сейчас перед уроками не поют "Атикву"…

- Сейчас все изменилось, везде и во многом… Сейчас, например, во Франции, в анкете не существует граф "мать" и "отец". А пишут: "первый родитель", "второй родитель". Но вернемся к детству моего отца, к школе "Герцлия". Папа, наверное, очень старался во время исполнения гимна, и вдруг учительница музыки, известная в те годы преподаватель Адасса Шерман, ему с иронией заметила, что он поет с чрезмерным энтузиазмом. Все. Он никогда не мог забыть этот случай. Вспоминал об этом всю жизнь.

- Ваш отец связал свою жизнь с музыкой?

- Нет, он любил музыку, но занимался страхованием.

- Вы столько говорили о матери, а каково влияние отца на вашу судьбу?

- Скажем так, в детские и отроческие годы у меня не было с ним глубокой связи. Думаю, это было связано с влиянием мамы, которая "отодвинула" его в сторону. После моего рождения для нее не существовало никого кроме меня. В последние десять-пятнадцать лет его жизни мы стали близки.

- Вы никогда не чувствовали одиночества в семье? Быть единственным ребенком непросто…

- Я не задумывался над этим. Но это прекрасно, когда в семье растут братья и сестры.

- А ваши дети связали свою жизнь с музыкой, Даниэль?

- У меня двое детей от первого брака, Михаль и Охад. Дочь живет в Израиле, врач-анестезиолог, сын - также врач, работает в США. И у меня четверо младших детей, родившихся во втором браке. Две дочери и два сына. Четырнадцать, одиннадцать, почти десять и почти девять лет им… Относительно музыки, на сегодняшний день, могу сказать, что четырнадцатилетняя Роман – прекрасная, подающая надежды пианистка.

- Вы с супругой будете настаивать на ее музыкальной карьере, как делала ваша мама?

- На первых порах нам, конечно, приходилось настаивать, требовать от нее усидчивости, без которой невозможно учиться музыке. Сегодня в этом нет необходимости. Она сама дышит музыкой, могу сказать, что в ее возрасте я не был настолько серьезным, как моя дочь. Я в этом возрасте мечтал играть в футбол и баскетбол, к клавишам не хотелось прикасаться.

- Маэстро, хотелось бы поговорить о новой постановке оперы "Тоска", которая в эти дни проходит в Тель-Авиве.

- Это удивительная музыка… Я очень рад идее руководства израильской оперы возродить на сцене эту постановку. Оперы Джакомо Пуччини – страстные и искренние, его музыка - одна из моих самых больших любовей, кроме того, мне очень нравится образ Тоски. "Тоска" была одной из первых опер, которой я дирижировал. Первой была "Манон Леско". У меня яркие воспоминания и о "Тоске", поставленной в Метрополитен-опера с Лучано Паваротти в заглавной партии.

- Чем будет отличаться эта израильская постановка от предыдущих, скажем, от постановки "Тоски" во время Фестиваля оперы у подножия крепости Масада?

- Это несравнимые вещи. У каждой постановки, в открытом пространстве и на театральной сцене, свое волшебство и свои возможности. В любом случае, нужно заметить, что классические оперы исторически предназначались для театра, в стенах театра звучит настоящая музыка… Директор Израильской оперы Цахи Гранит действительно пошел в сторону классики до конца. Эта постановка возвращает ауру премьеры "Тоски", состоявшейся в римском Театре "Костанци" в январе 1900 года. Поставивший "Тоску" на израильской сцене режиссер Алессандро Талеви возродил ее четыре года назад в Риме. При этом костюмы и декорации были изготовлены по сохранившимся эскизам Адольфо Хохенштейна, одного из лучших театральных художников двадцатого века.

- Маэстро, есть ли у вас любимая опера?

- Моя любимая опера – та, над которой я работаю в этот момент. Только так. Даже если ты дирижируешь посредственной, по твоему мнению, оперой, ты должен убедить себя, что сейчас она лучшая в мире. Я рассказывал вам в начале интервью об опере "Гамлет". Должен сказать, что постановка привела многих в изумление, ибо меломаны не ожидали высокой музыки и неожиданно получили ее.

- Вы много работаете за границей, и вы человек религиозный, соблюдающий еврейские традиции. Как это сочетается?

- Непросто сочетается… В большинстве европейских стран я хожу без кипы. Но есть и "луч света". В Италии с моего первого концерта я всегда надеваю кипу. Это принимается с уважением, пониманием и любовью. Другого Даниэля Орена в Италии не представляют. Теперь я часто бываю в Грузии, я взял на себя музыкальное руководство Грузинской государственной оперой в Тбилиси и должен сказать, что там, зная ситуацию в Европе, меня попросили оставаться в кипе. В Грузии очень дружеское отношение к еврейскому народу. Во Франции невозможно спокойно ходить в кипе. В Австрии, в Венском театре, его руководитель, еврей по национальности, во время моей работы попросил не надевать кипу. Таких примеров много. В США нет таких проблем.

Любопытная ситуация сложилась в Китае. Я не знал, как вести себя там. И встретился я там с певицей, она из мусульманского меньшинства страны. Она сказала, что очень волновалась перед совместной работой. Но когда увидела меня в кипе, успокоилась. Я поделился с ней своим сомнением, стоит ли мне надевать кипу во время работы в китайской опере, она убедила меня, что это будет только приветствоваться. С тех пор в Китае я всегда в кипе.

- Маэстро, я наблюдала за вами во время оперы, кажется, что все эмоции, все силы вы вкладываете в эти минуты. Как же вы восстанавливаете свои душевные силы, идете в отпуск, например, имеете хобби?

- Ни то и ни другое. Одним из моих увлечений был баскетбол. Но по большому счету, музыка – это профессия и хобби. А моя отдушина - общение с семьей, с детьми.

- Мы все люди, что же делать, если вы себя плохо чувствуете, или у вас плохое настроение, как в такой вечер стоять на дирижерском подиуме?

- В тот момент, когда ты подходишь к театру, на расстоянии десяти метров от двери, ты должен оставить все личные проблемы. Даже если хочется плакать, нужно улыбнуться. О твоем плохом настроении никто не должен знать.

- Вас часто называют гражданином мира. Вы согласны с этим?

- Это в принципе, то, чего хотела моя мама. Она считала, что у меня есть миссия. Миссия представлять еврейский народ в мировой музыкальной культуре. И если меня так называют, значит, я выполняю ее миссию.

- Как часто вы бываете в Эрец-Исраэль?

- Гораздо меньше, чем хотелось бы. Но так получается… До этого приезда в Израиль я был в Испании и Польше, после "Тоски", с Божьей помощью, собираюсь в Лондон и Верону.

- Есть ли еще что-то, чего хотелось бы успеть в музыкальной карьере?

- Один из проектов, который я бы хотел осуществить, это создание молодежного оркестра. Собрать молодые таланты и предоставить им возможность реализовать себя самым наилучшим образом. Это нелегко сделать, но это моя мечта. Если смогу ее воплотить в жизнь в Израиле, буду особенно счастлив.

- А каково самое яркое воспоминание детства?

- Если в плане музыки, то это встреча с Леонардом Бернстайном, который помог мне раскрыть свои музыкальные возможности, наши совместные концерты. Быть рядом с такой грандиозной личностью, находиться в полуметре от него… Это незабываемые впечатления.
Что же касается остального, яркое воспоминание детства… это быть ребенком.

- Скажите, пожалуйста, оркестр во время игры можно считать семьей?

- Пожалуй, соглашусь с вами. Семья – это любовь. Любовь – это самое важное, она создает гармонию, без которой не будет звучать настоящая музыка. Иногда нужна жесткость, но и без нее не обходится в семье.

- Какими же качествами должен обладать дирижер?

- Харизма, сильный характер, возможность управлять людьми. С другой стороны, нужна и гуманность. Моя модель – это Бернстайн, нужно уметь это сочетать, как он. Быть дружелюбным с коллективом, и при этом соблюдать дистанцию.

Лучшие оперные театры мира рукоплескали ему, В Париже и Риме, Флоренции и Венеции, Тбилиси и Пекине, Буэнос-Айресе и Сан-Франциско… Всего не перечислишь. Но маэстро всегда радуется возможности вернуться в Эрец-Исраэль, чтобы израильские любители музыки могли получить удовольствие от его виртуозного творчества.

И если у вас получится сесть в первых рядах театрального зала, вы сможете в виде бонуса наслаждаться волшебным полетом дирижерской палочки Даниэля Орена. Это завораживает, честное слово...