x
channel 9
Автор: Соня Тучинская Фото: 9 Канал

Умер, не дожив 10 дней до 104-летия, легендарный Герман Вук

"Есть люди -- их немало, и они отнюдь не дураки, - которые искренне
полагают, что ассимиляция евреев есть единственное разумное решение
еврейского вопроса. Автор этой книги стоит на другом полюсе. Я уверен в
том, что наша судьба --жить, и выжить, и сохранить свою древнюю и вечно
юную самобытность до того благословенного дня, когда Г-сподь будет един и имя Его будет едино на всей земле. Я полагаю, что уничтожение еврейской культуры и еврейской веры было бы неизмеримой трагедией".

(Герман Вук)

Сегодня, в Калифонии, в Палм-Спрингс, не дожив до мафусаиловских 104-ех лишь десяти дней, умер Герман Вук.(Herman Wouk).

Лауреат Пулитцеровской премии, американский писатель, драматург (его пьесы с успехом шли на Бродвее), сценарист, радиоведущий.

Поразительный этот человек человек садился за письменный стол и когда ему перевалило за сто! В 102 года вышла в свет его последняя книга, где он в деталях расследует спорный статус Самарии и Иудеи.

Первый его роман вышел в свет в 1947 году. А иудеем Моисеева Закона он стал с середины 20-х. Работая на Бродвее, он до конца жизни исполнял все предписания иудаизма. Многие его коллеги не подозревали, что под свитером он носит малый талит.

В Субботу, даже если на нее выпадала премьера его пьесы, автора ее на Бродвее никто не видел. Он в этот день был дома за Шабатним столом.

Пулитцеровскую премию он получил за исторический роман "Бунт на "Кайне" - американский бестселлер своего времени, экранизированный Голливудом. Есть у него и другие известные книги, среди которых монументальный двухтомник - роман о предыстории Второй Мировой Войны и о её развитие на всех фронтах мира "Winds of War and War and Remembrance, с особым упором на теме Катастрофы европейского еврейства. Еще он автор очаровательной повести о смышленном еврейском пацане из Бруклина
"Городской мальчик."

В 1995-ом году, в Библиотеке Конгресса собрались американские историки, литераторы, издатели и критики, чтобы отметить 80-летний юбилей одного из самых высокочтимых исторических романистов Америки. На этом праздненстве Герман Вук был провозглашен Американским Толстым.

Но моя любимая книга у него, как это ни странно, не принадлежит к жанру какой бы то ни было беллетристики. Она об иудаизме, о еврейских праздниках, о еврейских ритуалах обрезания, бар-мицвы, свадьбы, интимной жизни, похорон.

Называется она - "Это-Бог-Мой" (This Is My God). Ну, это как бы «Шулхан арух" - кодекс практических законов иудаизма, но бесподобно прошитый юмором, с неожиданными примерами и прелестными отступлениями. Автор, сам будучи безупречно ортодоксальным евреем, никого не осуждает, не поучает, не aппелирует к чувству вины, как это нeредко свойственно соблюдающим, а без назиданий и нравоучений обращается к нам, секулярным евреям и к нашим детям, для которых она, собственно, и написана, чтобы рассказать, как прекрасна религия, привнесенная в этот мир нашими предками. Текст от начала до конца выдержан в какой-то поразительной тональности, и иронично-занимательной и поэтически-лиричной в одно и тоже время.

Эта книга всегда на моей прикроватной тумбочке, и припадаю я к ней, пожалуй, чаще, чем к какой-либо другой из моей домашней библиотеки. Просто открываешь перед Песахом, к примеру, чтобы перечитать о "Песахе по Вуку", и дальше чешешь, не можешь остановиться.

Пока на земле останется хоть сотня евреев, эта удивительная книга будет переиздаваться.

Зихроно ле враха.

Пусть душа его навеки пребудет в сонме живых.

Для него, эта традиционная строчка еврейской литургии, без сомнения стала реальностью.

Для этого можно написать лишь одну книгу. Но она должна называться "Это-Бог-Мой".

Вот мой любимый отрывок из нее:

..И вот мы видим, как после тяжелого трудового дня, проведенного в
какой-нибудь конторе Рокфеллер-центра, этот человек шагает по Пятой
авеню, наслаждаясь вечерней прохладой и не торопясь нырять в метро или
хватать такси, чтобы мчаться на вокзал. Мимо него по улице проходят двое
людей: пожилой и молодой. Они явно из тех, кто сумел чудом выжить в
гетто или в концлагере, где сотни тысяч других людей были уничтожены
Гитлером. Тот, кто постарше, носит бороду, у него вьющиеся пейсы, на нем
поношенная шляпа с широкими полями, длинный черный сюртук и черный
галстук, хотя погода стоит теплая. Тот, кто помоложе, чисто выбрит и
одет в обыкновенный костюм, какой носит большинство американцев, и
все-таки он выглядит на этой улице не меньшим чужаком, чем его
собеседник. У его шляпы -- слишком широкие поля, и носит он ее как-то
странно, сдвинув на затылок. На нем двубортный пиджак -- и это в наше-то
время, когда ни один человек, хоть сколько-нибудь отдаленно следящий за
модой, даже в гроб не ляжет в двубортном пиджаке.. У него помятые
брюки, и они пузырятся на коленях. У него какой-то отсутствующий,
блуждающий взгляд. Эти двое прохожих беседуют между собой на идиш и
изрядно жестикулируют. И вот, когда эти два человека, которые,
несомненно, евреи, проходят мимо нашего героя, все его существо
возмущается. Он вопиет в душе (ибо громко вопить на улице неприлично):
"Нет, я не один из вас! Если вы евреи, то я -- не еврей!" И он чувствует
себя особенно несчастным, ибо он знает, что даже если бы он затрубил в
рог и прокричал это на весь свет, ничего бы не изменилось: он все-таки
один из них. Но, кстати, почему? Что у него общего с этими людьми,
принадлежащими к племени, о котором он знает очень мало, а хотел бы
знать еще меньше? В нем сохранились какие-то детские воспоминания об
атмосфере в доме его деда, и эти двое прохожих неприятно напоминают ему о суровости и скуке, которые царили в доме его деда. Его дед и бабка
барахтались в паутине запретов, которые не позволяли им жить так, как
все. Они соблюдали курьезные обычаи, которые даже не могли толком
объяснить. Ну не глупо ли, что они не могли в субботу чиркнуть спичкой
или щелкнуть выключателем, что они постоянно остерегались нежелательных ингредиентов у себя в пище, что они не доверяли и противопоставляли себя тем людям, которые жили не так, как они, или верили в другого бога. Наш герой очень неохотно ходил в детстве в гости к деду; а когда он уходил от деда, то выходил на улицу с тем же чувством, которое испытывает человек, выпущенный из тюрьмы. И если есть что-нибудь в этом изменчивом мире, в чем он уверен, так это то, что у него нет и никогда не будет ничего общего с этим мрачным призраком умершей культуры. Эти двое
прохожих, которых он случайно ветре тип на Пятой авеню, оскорбляют его
чувства не потому, что заставляют его чувствовать себя чуть-чуть чужаком
в этом мире. Они оскорбляют его тем, что живут во второй половине
двадцатого столетия, тем, что сохраняют свою мертвую культуру и
демонстрируют ее ему, прогрессивному современному человеку, а также тем,
что само их присутствие здесь, на Пятой авеню, есть доказательство его
попыток похоронить какую-то часть своего наследия, хотя похоронить ее
ему все равно не удастся. Они -- его страшная тайна, которая постоянно
напоминает ему о себе и не дает ему спокойно спать.

Источник: Livejournal

Автор: Соня Тучинская

публицист
comments powered by HyperComments