Жванецкий
С тех пор много чего случилось и со страной, и со всеми нами, – но благодарность за чудо, называемое его именем, по-прежнему роднит всех, кто “знает русский алфавит”.
Мы росли на музыке его языка…
С днем рождения, Михаил Михайлович!
КАК? ВЫ НЕ БЫВАЛИ НА БАГАМАХ?
НУ, ГРУБО ГОВОРЯ, НЕ БЫВАЛ…
Зато я был в Пярну летом восемьдесят второго года.
Пять пополудни.
Плотная толпа полуголых людей обоего пола, стянутых как магнитом со всего пляжа к кассетнику на песке. Внутрь не пробиться. Можно только всунуть ухо между чужих подмышек и замереть там в попытке расслышать текст.
И ЧТО СМЕШНО?
МИНИСТР МЯСНОЙ И МОЛОЧНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ ЕСТЬ И ОЧЕНЬ ХОРОШО ВЫГЛЯДИТ.
В море не идет никто.
Одинокий мужчина средних лет, плещущийся там с утра, не в счет: он либо глухой, либо уже спятил. А мы, нормальные люди обоего пола, завороженные ритмичным течением смешной русской речи, остаемся стоять, сидеть и лежать на песке в ожидании теплового удара, боясь только одного: пропустить поворот мысли, образующий репризу:
И КОРАБЛЬ ПОД МОИМ КОМАНДОВАНИЕМ НЕ ВЫЙДЕТ В НЕЙТРАЛЬНЫЕ ВОДЫ… ИЗ НАШИХ НЕ ВЫЙДЕТ!
Кто это? Кто? Как фамилия?
Объем талии, рука с рукописью на отлете и клубящийся лукавством глаз – эти подробности обнаружились позже, а тогда, в восемьдесят втором – только голос, только ритм; это невозможное уплотнение языка, с пропусками очевидного, с синкопами в самых неожиданных местах…
И ВЪЕХАТЬ НА РЫНОК, И ЧЕРЕЗ ЩЕЛЬ СПРОСИТЬ: СКОЛЬКО-СКОЛЬКО?
Они столько лет просили, чтобы писатели были ближе к народу, и вот, кажется, допросились: этот, из кассетника, был ближе некуда.
Он был внутри народа. Меченый атом эпохи, он, хохоча и рыдая, метался по общей траектории.
И НАМ, СТОЯЩИМ ТУТ ЖЕ, ЗА ЗАБОРОМ…
Человек из кассетника говорил “мы”- он имел на это право, ибо нашел слова для того, что мы выражали жестами.
Обидно было слушать его в одиночестве – не хватало детонации; славно было слушать его в раскаленный день, будучи плотно зажатым среди своего народа, - народа, выбирающего между прохладным морем и голосом из кассетника – голос!
Пляж в Пярну летом восемьдесят второго года – место и время самого потрясающего успеха, который я когда-либо видел своими глазами…
