Когда я услышал о смерти Новодворской, первым делом эгоистично подумал: "Ну вот, минус еще один герой неснятого фильма про диссидентов". Хотя диссидентов она всегда сторонилась, как слишком мягкотелых, что ли. С самого начала своей революционной деятельности Новодворская была одиночкой.

В 19 лет она уже горела страстью к самопожертвованию. Отчаявшись создать подпольную группу среди однокурсников в Инязе, юная Новодворская решила действовать одна. Напечатала несколько десятков листовок с длинным стихотворением собственного сочинения, каждое четверостишие которого тянуло лет на десять. Там были например такие строчки:

Спасибо, партия, тебе
За рабский полдень двоедушия,
За ложь, измену и удушье
Спасибо, партия, тебе!
Спасибо, партия, тебе
За все доносы на доносчиков,
За факелы на пражской площади
Спасибо, партия, тебе!

Листовки со стихотворением студентка разбросала с бельэтажа на премьере оперы "Октябрь" во Дворце съездов. Прочитав листовку, зрители, вместо того, чтобы немедленно прозреть и пойти толпой Кремль, скрутили девушку и сдали в КГБ. На допросах она держалась очень мужественно. Когда следователь показал письмо группы зрителей, требовавших расстрелять автора листовки, Новодворская с энтузиазмом сообщила, что будет рада принять смерть за свои идеалы. В другой раз следователь посетовал: "Ну вот, Валерия Ильинична, могли бы учиться в престижном вузе, а вместо этого в лагерь поедете..."

"А у вас восстания в лагерях были?" — спросила Новодворская. "Ничего не слышал об этом", — ответил следователь.
"Ну, скоро услышите!" — сказала Новодворская.
Но унылый КГБ времен застоя не дал юной революционерке взойти на эшафот, как Жанне Д’Арк. Ее даже в лагерь не отправили. Вместо этого штатный психиатр КГБ Лунц признал Новодворскую невменяемой и упек в Казанскую тюремную cпсихбольницу.

Она лежала в палате с 10 буйнопомешанными, среди которых были убийцы собственных детей, мужей, матерей. В соседних камерах-палатах лежали другие политические — среди них Наталья Горбаневская. Новодворскую пытали подкожными инъекциями кислорода и бор-машиной. В 20 лет она поседела. Через год пребывания в психушке она не выдержала и написала отречение от взглядов. Этого унижения она не могла простить никогда — ни себе, ни советской власти. Ее многие сравнивали с Орлеанской девой, но сравнение не точно — у нее никогда не было своей армии. За ней никто не шел — она и не звала. Перла сама напролом — одна, ни на кого не рассчитывая, только сама, только на личном примере.

Валерия Ильинична, конечно, Дон Кихот, сражающийся с ветряными мельницами. Бесконечно и принципиально одинокая в этой безнадежной и вечной борьбе. Возможно, она поняла это еще в том далеком 69-м, когда ее институтский приятель Сережа проводил ее с листовками до Дворца Съездов и, прощаясь, пошутил: "Ну вот, я поеду отсюда на метро, а ты — на красивой черной машине". И действительно поехал домой спать, а она пошла совершать подвиг.

Вспоминая свой юношеский бунт, Новодворская писала: "Я говорила, что хочу посеять семена протеста. Умные преподаватели как в воду глядели, они вздыхали и предупреждали: "Вы не посеете ничего". Но кто мог знать, что единственное, что можно сделать реально, — это погубить себя, что на этой почве ничего не произрастет, кроме терниев и чертополоха, что это место — пусто?

Такие вещи лучше узнать позднее; в 19 лет это знание может убить. Отчаяние должно прийти в зените жизни, когда ум созрел, а сердце окрепло; только тогда оно не остановит, и можно будет продолжать драться вопреки очевидности, вопреки здравому смыслу, вопреки истории, эпохе, судьбе".

Оригинал публикации

Мнение авторов публикаций может не совпадать с мнением редакции сайта