Светлая память!
Сегодня не стало очень доброго, очень сильного, очень красивого, очень справедливого человека.
Сегодня умерла Марина Филипповна Ходорковская — золотая мама, которая дождалась своего единственного сына.
Михаил Борисович, Глеб, Илья, Настя, Павел, Инна Валентиновна, все родные и близкие — примите наши самые глубочайшие соболезнования.
Борис Моисеевич, Вы очень нужны Лицею и бесконечно семье. Держитесь, ради них.
Уважаемая, дорогая, любимая Марина Филипповна, спасибо Вам и низкий Вам поклон от всех нас.
Вечная память.
Виктор Шендерович
Все-таки этот негодяй немного поправил себе карму, выпустив Ходорковского.
Если бы Марина Филипповна не дождалась сына, миллионы людей сегодня душила бы тяжелая ярость бессилия. А так — просто печаль, но печаль неподдельная.
Она была великой женщиной, воплощением мужества, красоты и достоинства. Знакомство с ней и Борисом Моисеевичем, в дни первого суда, зацементировало мое ощущение тяжелой несправедливости происходящего. И — права Марина Королева — "будьте вы прокляты", сказанное Мариной Филипповной в минуту второго приговора, вознесло ее на древнегреческие высоты.
Вечная память.
Борис Акунин / Григорий Чхартишвили/
Умерла Марина Филипповна Ходорковская. Общение с ней было для меня важным жизненным уроком.
Помню, как она первый раз позвонила и сказала: "Здравствуйте, это мама Миши Ходорковского", и МБ сразу перестал для меня быть картинкой из интернета.
Она была сильная и красивая. И всех, кто с ней общался, делала немного сильнее и красивее.
Она ушла победителем. Дождалась того, во что уже никто не верил.
Светлая и благодарная память ей.
Алексей Венедиктов
С Мариной Филипповной Ходорковской я познакомился, когда МБХ уже сидел. И, общаясь с ней, я понял, откуда в нем эта непреклонность, воля, желание жить — и жить полной мерой.
Именно такие женщины, даже не участвуя напрямую в общественной жизни, стоят за нашими спинами и рядом с нами, делая нас сильнее, спокойнее и увереннее.
Матери, жены, возлюбленные — они создают такие защитные поля, под которыми мы чувствуем себя настоящими мужчинами. Занимаясь политикой, они становятся Маргарет Тэтчер или Мадлен Олбрайт. Оставаясь в тени, они наша надежда и опора.
Вечная память Марине Филипповне.
Лия Ахеджакова
Плачу по Марине Филипповне. Не могу поверить, что она ушла: прелестная, мужественная, стойкая, красивая, очень женственная. Болезнь эта не случайна – наверное, тогда в Хамовническом суде, когда она прокляла их, палачей сына, случился страшный толчок, здоровье навеки пошатнулось. Надорвалась душа. Сострадаю. Страшно подумать, как это выдержит Борис Моисеевич. Всем сердцем сочувствую. Сил Вам, Борис Моисеевич и Михаил Борисович.
Александр Осовцов
Умерла Марина Филипповна Ходорковская. Разумеется, для тех, кто не был с ней знаком лично, она была мамой МБХ. Для тех, кто знаком с обоими — прежде всего он был ее сыном. Все те, кто любит, просто уважает или хотя бы отдает должное Михаилу Борисовичу и видели Марину Филипповну лично или на экране, ясно поняли, что в отличие от знаменитого писателя всем хорошим в себе он обязан маме. И каждый человек, который общался с ней, был обязан ей толикой хорошего в себе.
Марина Филипповна отнюдь не была погружена в политику, это политика вторглась в ее жизнь. Но если, наверняка вопреки ее желанию, определять ее сущность в политических терминах, то можно сказать, что современная стратегия великих цивилизованных государств названа в ее честь — “мягкая сила”. И только один раз она сказала отнюдь не мягкие слова — в тот момент, когда услышала чудовищный приговор по “второму делу ЮКОСа”. Мы, те, кто любил Марину Филипповну и к кому она была добра, будем помнить ее доброй и мягкой. Те, кому она тогда адресовалась, пусть помнят эти слова, особенно страшные оттого, что сказаны были таким славным и спокойным человеком.
В силу простых и понятных обстоятельств Марина Филипповна была шестидесятницей, и очень любила Окуджаву. Думаю, что восемь строчек поэта, написанные четверть века назад, и ей нравились, и звучат сегодня более чем актуально:
Совесть, Благородство и Достоинство —
Вот оно, святое наше воинство.
Протяни ему свою ладонь.
За него не страшно и в огонь.
Лик его высок и удивителен,
Посвяти ему свой краткий век.
Может, и не станешь победителем,
Но зато умрешь как человек.
Евгения Альбац
Какое тяжелое лето… Не стало Марины Филипповны Ходорковской. Сегодня, в 2 часа дня пополудни с минутами, в берлинской клинике, она ушла. Ушла, немного не дожив до своего 80-летия, в день рождения мужа, Бориса Моисеевича, с которым они прожили 56 лет. Ушла в окружении своих близких, съехавшихся из Швейцарии, США, России, и самого главного из них — сына, известного миру как МБХ, Михаила Борисовича Ходорковского, главного политзека России на протяжении десяти лет.
“Что вас держит?” — спрашивали Марину Филипповну журналисты вскоре после второго приговора Ходорковскому. Она к тому времени уже давно болела, о чем журналисты не знали, но перед необходимостью спасти сына ее рак отступил.
“Желание дожить, когда он выйдет на свободу. Если доживу”.
Дожила.
Они увиделись в Берлине 21 декабря 2013 года, на следующий день после того, как МБХ был отправлен с пересадками из колонии в Сегеже в Берлин. “Время для меня остановилось 25 октября 2003 года, — говорила она в одном из интервью, когда сын еще сидел.— И в этом страшном сне я так и живу”.
В этом сне она всегда видела сына на свободе — никогда в тюрьме: “И почему-то я всегда кормлю его борщом”.
Было много спекуляций о том, почему Путин вдруг помиловал МБХ, сказав, между прочим, уже на выходе из зала после своей очередной прямой линии с народом в декабре 2013-го, что де Ходорковский уже давно сидит — “десять лет — это много”.
На самом деле, никакой конспирологии за этим не было.
Летом 2013 года врачи берлинской клиники обнаружили у Марины Филипповны метастазы. Стало понятно: ей осталось немного и дожить до 24 августа 2014 года, когда МБХ должен был бы выйти на свободу по второму приговору (если бы не случился третий процесс, который тогда уже готовился) ей вряд ли было суждено.
Спустя четыре месяца МБХ, который и из лагеря все эти годы контролировал — если не руководил — жизнью своей большой, разбросанной по миру, семьи, и написал Путину прошение о помиловании, что отказывался делать десять лет. В личном письме объяснил причину — мама смертельно больна. Об этом он сказал мне в том, самом первом своем интервью после лагеря, но попросил об этом не писать: “Я не хотел бы, чтобы мама это прочитала”. Они друг друга жалели: Марина Филипповна тоже не сообщала ему в колонию плохих новостей — о мамином приговоре МБХ узнал не от нее.
“А как же Европейский суд?” — это была первая реакция Марины Филипповны, когда я позвонила ей после той пресс-конференции Путина, сказать, что ее сына Путин помиловал.
10 лет она ждала его. Жила ради этого дня. Но после всего пройденного за эти десять лет, ей было уже не все равно КАК он выйдет. Для нее было важно, чтобы МБХ не встал на колени и вышел с достоинством.
И он в том прошении о помиловании так и не признал вины — чего от него требовали десять лет. “Мама меня на порог бы не пустила”, — сказал он в интервью.
Марина Филипповна родилась в дворянской семье. Революцию родители, мягко говоря, не слишком приняли. Но не уехали — “были патриотами”, — рассказывала она. Сама Марина Филипповна всю жизнь проработала на московском заводе “Калибр” — она была инженером-механиком по холодной обработке металла. Там же, только конструктором, работал и Борис Моисеевич: собственно в техникуме при заводе они и познакомились.
С виду мягкая, она была совершенно стальным человеком: остается только догадываться, что она пережила за десять лет тюрьмы сына.
Она всю жизнь боялась самолетов, говорила, что ее тошнило даже, когда видела самолет в небе, но по первому приговору МБХ заслали в колонию в Краснокаменске, в Забайкальском крае, поближе к урановым рудникам и границе с Китаем. И она летала к нему: сначала шесть с половиной часов от Москвы до Читы, потом 535 километров на машине до колонии. Летала столько, сколько позволяла наша ”гуманная” пенитенциарная система. И все — ради того, чтобы увидеть сына через стекло, поговорить по тюремному телефону три часа под пристальным контролем вохры. Потом он был в СИЗО в Чите.
Потом второй процесс в Москве: “Будьте вы прокляты”,— сказала она судье Данилкину, который объявил новый приговор ее сыну, по которому МБХ предстояло сидеть еще семь лет. Потом Сегежа, колония в Карелии: сутки туда, три часа через стекло — и снова ни обнять, ни прижать, сутки обратно домой в подмосковное Кораллово: они жили на территории интерната для сирот солдат и офицеров, погибших в Чечне — интерната, созданного Ходорковским: Борис Моисеевич и Марина Филипповна были мамой и папой этого интерната.
Там же, в Кораллово, она каждый год собирала друзей на день рождения сына. И с каждым годом у нее все меньше оставалось надежды, что она увидит его на свободе, а не через перегородку тюремного стекла.
О том, что она сама обречена, Марина Филипповна знала: диагноз ей поставили еще, кажется, в 2004-ом. Но у нее было дело важнее ее собственного здоровья: она летала по всему миру, что с ее болезнью было совсем не просто, встречалась с Саркози, с Меркель, выступала в академических и правозащитных аудиториях — она боролась за сына и параллельно лечилась — чтобы иметь возможность продолжать эту борьбу. Ну а кроме того — внуки, Паша, Настя, Илья, Глеб, жены сына, Лена и Инна, Борис Моисеевич, который совершенно уже не верил, что увидит сына на свободе — она держала семью, была ее стержнем.
Этим летом состояние ее здоровья сильно ухудшилось. ”Женя, я же все понимаю”, — говорила она и тут же переводила разговор на другое: она следила за политикой, за новостями, интересовалось жизнью окружавших ее людей.
Она была чудесным, умным собеседником, изумительно теплым и доброжелательным человеком, умела слушать, способна была — чтобы с ней и у нее не происходило — искренне сопереживать бедам других. Она знала, что уходит и волновалась о “деде” — так она называла Бориса Моисеевича: как же он останется без нее…
И вот ушла. И сын, которого она столько ждала, был рядом.
Евгений Киселев
Так вышло, что я не смогу быть на похоронах Марины Филипповны Ходорковской. Но я знал ее, много раз встречался с ней и обязан ее помянуть.
Так вот, только тогда, когда мне выпало счастье с ней познакомиться, я многое понял, наконец, про ее сына. Откуда в МБХ столько внутренней силы, спокойствия, благородства, чувства собственного достоинства. Почему он не гнется и не ломается. Не суетится и не пытается спастись любой ценой.
Помню, сколько людей в начале дела ЮКОСа с надменной, циничной уверенностью убеждали меня – и не одного меня: мол, Ходорковский бизнесмен, чтобы защитить свое состояние, свое благополучие, избежать тюрьмы, он рано или поздно пойдет на сделку с Кремлем, признает вину - ну, может быть, частично, покается, отдаст часть бизнеса или весь целиком, уедет за границу и т.п.
Мне трудно было возражать моим собеседникам на языке рациональных аргументов, лишь однажды я сказал: “Послушайте, я знаю не только его. Я знаю его родителей. Я знаю его мать. Человек, у которого такие отец и мать, который такими людьми воспитан, так себя не поведет, вот увидите”.
В ответ мне снисходительно улыбнулись.
На втором процессе, в последнем слове Ходорковский, к тому времени отсидевший за решеткой уже больше семи лет и ни на какие компромиссы так и не пошедший, сказал:
“Я совсем не идеальный человек, но я – человек идеи. Мне, как и любому, тяжело жить в тюрьме, и не хочется здесь умереть. Но если потребуется – у меня не будет колебаний. Моя вера стоит моей жизни”.
“Моя вера стоит моей жизни” - так могла бы сказать и Марина Филипповна.
Ничто, наверное, не предвещало когда-то, что ей и ее мужу, Борису Моисеевичу, уготована столь драматическая судьба. Ходорковские-старшие - типичные люди из поколения наших родителей. Появившиеся на свет перед войной, мальчишками и девчонками ее пережившие, повзрослевшие в “оттепель” - обычные московские интеллигенты-шестидесятники, вовсе не диссиденты и не правозащитники, но и не правоверные коммунисты-ортодоксы. Скромные инженеры, и на “оборонку” работавшие, и советские порядки бранившие на кухнях, и “вражеские голоса” слушавшие по ночам. Зачитывались “толстыми” журналами - “Новый мир”, “Иностранка”, “Юность”, слушали Высоцкого и Окуджаву, добывали билеты на Таганку и в “Современник”, ходили на выставки и концерты, лишние деньги тратили все больше на книги, аскетами не были, но считали зазорным слишком много внимания уделять материальной стороне жизни…
Я, откровенно говоря, тут многое додумываю - Ходорковских про прошлую жизнь я не расспрашивал так уж дотошно, сужу лишь по отдельным деталям. А еще – они просто всегда казались мне такими похожими на моих собственных родителей. Даже жили когда-то по соседству – в районе проспекта Мира, недалеко от станции метро “Алексеевская” (тогда она называлась еще “Щербаковская”). Может, даже стояли в очередях в одном и том же гастрономе рядом с метро, или ходили на один и тот же сеанс в самый лучший ближайший кинотеатр “Космос”, что в начале Звездного бульвара. Когда моя мама была еще жива, я успел познакомить ее с Мариной Филипповной и Борисом Моисеевичем, и поразился, как легко они сошлись и как под конец первого знакомства общались так, будто полжизни знали друг друга…
У них был теплый дом – в прямом и переносном смысле слова. Деревянный бревенчатый дом на опушке леса, снаружи похожий на сказочный терем, а внутри наполненный той уникальной атмосферой подмосковной дачи, которую знает всякий, кто хоть раз бывал на дачах нашего детства. Никакой новорусской роскоши – ни на гран. Запах сосновых досок, которыми обшиты стены, старая уютная мебель, простое угощение, собаки в доме, главное украшение интерьера – множество фотографий сына и внуков.
И в центре всего этого – хозяйка дома – удивительно светлый человек.
В ней была вера и сила невероятная – не помню, чтобы она хоть раз плакала, жаловалась на усталость, на плохое самочувствие. Не уверен, знали ли даже самые близкие, как на самом деле плохо у нее со здоровьем.
Она моталась на свидания к сыну в Матросскую Тишину, потом через всю страну в Читу, в Краснокаменск, потом, после второго приговора, в Карелию, не пропускала ни одного судебного заседания ни на первом, ни на втором процессе, разве что иногда, в те дни, когда совсем скверно себя чувствовала. Прямо как одна из героинь “Реквиема” Анны Ахматовой – “та, что красивой тряхнув головой, сказала: “Сюда прихожу, как домой”…
Она, казалось, все время помнит, что по ней судят и о сыне – всегда держала себя в руках, с высоко поднятой головой, ни одного лишнего, ненужного, фальшивого слова – ни одного слова, которым могла бы повредить сыну. Только однажды, в самом конце второго судилища, после объявления приговора – все это теперь вспоминают – выкрикнула в лицо судьям: “Будьте вы прокляты!” Но это, на мой взгляд, был не срыв - это были как раз те самые слова, которые очень нужно было кому-то в тот момент громко произнести. И, наверное, правильнее всего было, что сделала это именно она.
Она не боялись ничего, кроме одного – не дожить до того дня, когда сын выйдет на свободу. Особенно после того, как врачи поставили Марине Филипповне беспощадный диагноз. Судьба была милостива к ней – она дожила и до того дня, когда сын вышел из тюрьмы, и до того дня, когда Гаагский суд вынес вердикт, по сути дела, оправдавший его. Она это заслужила – потому что действительно была самая настоящая праведница. Из тех, на которых стоит мир.
