Настоящие заметки написаны в начале семидесятых годов прошлого века, когда казалось, что “союз нерушимый” действительно нерушим и вечен…

Вместо предисловия

В истории древней Армении много общего с историей другой древней страны — Израиля, куда в конце 60-х мы решили уехать.

Армянский народ, как и еврейский, пережил геноцид, и в обоих случаях цивилизованный мир не попытался остановить убийц.

Армянский народ, как и еврейский, рассеян по всему миру, но стремится сохранить себя как единую нацию.

Обе страны настолько малы, что их названия не умещаются на карте.

Мы надеялись, что более близкое знакомство с Арменией поможет нам найти себя в новой жизни.

Выехали относительно легко. Остались позади сума­тоха сборов, ночное бдение над картой, покупки, бесконечное нервное напряжение. Смутное беспокойство внушала лишь ожидаемая ереванская жара, хотя мы и устали от холодных дождей и сменившей их липкой, влажной духоты. И вот теперь вместо теплого моря, вместо прохладных северных лесов мы выбрали один из самых диких способов отдыха в стране, где без машины никто и шагу не сделает. Правда, знакомство с азиатской сухой жарой тоже входило в программу.

Нас считали идиотами даже те, кто лицемерно завидовал. Говорили и такое: “Вы, что, с ума сошли? Неужели больше некуда ехать? Сплошное ворье — обжулят, обсчитают, обворуют. По-русски не говорят. Женщина одна не может из дома выйти!” Подобное мы слышали уже не раз, куда бы ни собирались — находилось достаточно советчиков-”доброхотов”. Но мрачные пророчества ни разу не сбылись.

Несколько дней подряд я безуспешно пытался купить билеты на самолет и, хотя приходил к кассам "Аэрофлота" задолго до открытия, каждый раз натыкался на объявление: “На рейс Киев — Ереван билеты проданы до …июля”. На другое утро — такое же объявление, но уже с новой датой. В конце концов проблему разрешили несколько лишних рублей кассирше. Самое интересное, что в самолете оказались свободные места.

Среди пассажиров преобладали армяне. Кроме сданных в багаж чемоданов, у них множество сумок, пакетов и набитые покупками большие корзины из-под реализованных фруктов.

Летим над облаками. Начало смеркаться. В правый иллюминатор уставилась неправдоподобно яркая Венера. Южнее — величественный черный гриб, словно ядерный взрыв, поднялся над сплошной облачностью. В его основании беснуется гроза, ежесекундно сверкая множеством мол­ний. Гриб настолько грандиозен, что остается в иллюминаторе все время, пока самолет, склоняясь на юго-восток, не меняет курс. Правое крыло, заслонив небо, поднимается, и гриб остается где-то позади. Очень быстро темнеет. Под нами море, снежные вершины Кавказа, но не видим ни того, ни другого. Казалось, летим над пустыней. Иногда мелькнет глубоко внизу цепочка одиноких тусклых огоньков и снова сплошной первозданный мрак. Усталость берет свое и постепенно начинает одолевать сон. Проснешься на несколько секунд, глянешь в темный иллюминатор — и опять провали­ваешься в небытие.

…Самолет вдруг затрясло, заскрежетали посадочные щитки, что-то вздрогнуло под брюхом. Разноцветные огни понеслись навстречу. Вот они уже совсем близко. Толчок — и самолет покатился по бетону. Ереван!

На трапе нас подхватил прохладный порывистый ветер и бросил в объятия Тиграна. Рядом с посадочной поло­сой машина скорой помощи.

— Смотрите, какое такси для вас приготовил, — за­смеялся Тигран. Шофер улыбнулся, включил двигатель и, повернувшись к нам, добавил: — Чтоб на таком такси вы ез­дили только в гости.

А дома уже накрыт с армянской щедростью стол, за которым гостей встречают Нельсон, Ричард, Арутюн (армя­не любят и нередко дают детям звучные имена, такие, как Франклин, Гамлет, Марат и даже Шекспир). Гости, сменяя друг друга, входят, знакомятся и, опрокинув рюмку-другую, уступают место следующим. Казалось, Тигран решил познакомить с нами всю армянскую столицу. От этого начинает кружиться голова, но стараемся держаться достойно и не показывать усталость.

В какой-то момент один из гостей по имени Грант предложил, обращаясь к застолью:

— Хотите, я спою вам песню? — и, не дожидаясь ответа, запел. Песня не походила на привычные нам советские: куплет — припев. Печальная мелодия, плавно развиваясь, заполнила комнату. Ни одна музыкальная фраза не повторялась. Никогда раньше я не слышал армянской музыки и сейчас, внимательно вслушиваясь, подумал: смог ли создать такую песню кто-нибудь другой, кроме армянина. Грант пел во весь голос, закинув назад голову, слегка модулируя и чуть-чуть с хрипотцой. Все притихли. Он кончил петь, но еще некоторое время царило молчание.

— О чем песня? — спросил я у соседа.
— О любви к покинутой родной земле. Герой клянет­ся не забывать ее и надеется когда-нибудь вернуться.
— Кто написал?
— Эмигрант. Жил в Португалии.
— Композитор?
— Нет. Простой рабочий.

Трезвый, как стеклышко, человек в застолье, ничуть не стесняясь незнакомых людей, просто так взял и запел, да еще о любви к родине. Трудно представить нечто подобное у нас. Впервые я по-настоящему позавидовал. За столом зашумели, начались тосты один красочнее другого, а песня все звучала в ушах. Было шумно и весело, хозяева успешно состязались в красноречии, а их тосты-саги хотелось записывать.

Банкет

— Вечером нас приглашает отец, — сказал Тигран.

И вот мы на месте. Дом, снаружи неказистый, но добротно отделанный и хорошо обставленный внутри, окружен небольшим садом. На стене картина: речка, вдоль берега стройные тополя, над всем этим нависает снежно-белый Арарат. Позже картины с Араратом мы видели практически в каждом армянском доме.

Нас встречает отец — могучий патриарх, рост что-то около 185 см, держится прямо, серые глаза, тяжелый, покрытый серебряной щетиной подбородок. Знакомимся.

Уточнив нашу национальность (на Кавказе, как в дипломатическом протоколе, это обязательная деталь процедуры знакомства), он, пока собираются гости, рассказывает о своем фронтовом друге, нашем соплеменнике и земляке. Старик говорит по-русски не спеша, тщательно выбирает слова, делает длинные паузы, как бы обдумывая каждую фразу. Но при этом речь его предельно насыщена, фразы емкие, чеканные, надолго западают в память. Сильный кавказский акцент не только ее не портит, но придает необычайную выразительность. Позже я понял, что не в языке дело — по-армянски он говорит в такой же манере.

Тем временем нарядные, приветливые женщины заняты приготовлением овощей для шашлыка. Я рассматриваю женщин и заодно краем глаза слежу, как они нарезают помидоры, лук, перец, фаршируют баклажаны курдючным салом. Курдюк, килограмма на два, лежит тут же, рядом с грудой свежего красного мяса. Сыновья набивают мангал сухими яблоневыми, грушевыми и абрикосовыми сучьями — уголь плодовых деревьев придает шашлыку особый вкус и аромат. Тигран поджигает газету. Дрова моментально вспыхивают и быстро сгорают, оставляя подернутые серебристо-голубоватым пеплом угли. И тогда на решетку мангала кладут шампуры с мясом и овощами. А на столе вина, коньяки, в замороженных графинах несколько сортов водки, осет­рина и прочая разнообразная снедь.

Наконец все собрались, шашлыки сняты с шампуров и водружены на стол, наполнены бокалы. Отец поднимает свой. Он рад нашему благополучному приезду, рад, что у старшего сына такие друзья. Старик говорил еще долго. На­конец выпили, сразу стало шумно и весело. Вдруг все опять затихли. Отец поднял новый бокал. Никогда не забуду его слов. “Хочу, чтобы мы подняли бокалы за умных, надежных людей, которые многому научили нас. Людей, которые ни­когда не оставят в беде. Людей, которые всегда помогут тем, кто нуждается в помощи — за ваш нац! — так сказал он. — За то, чтобы “ваш нац” добился всего, что заслуживает, всего, что желает!” Таких слов мы никогда раньше не слышали. “Этот тост мы должны выпить стоя”, — закончил он.

Горячая волна поднялась во мне, я поставил свой бокал, обнял и поцеловал отца, прижавшись к его колючей щетине. “Теперь ты будешь мой старший сын, старше моего старшего. А это — твои братья!” — и он указал на пятерых моих новых братьев. Помню, как в этот момент осветились лица жены и сына, и понял, почему говорят об израильтянах: “Да они же совсем не похожи на евреев!” В бурно встреченном ответном тосте я пожелал, чтобы талантливый, трудолюбивый, гостеприимный армянский народ полностью воссоединился на полностью воссоединенной армянской земле, и закончил словами: “Пусть каждый из вас, как только захочет, свободно поднимется на Арарат!”

Весь вечер звучала национальная музыка. Тигран хотел выключить магнитофон, но я не дал. На траве большой желтоватый пес усердно расправлялся с костями. “Эй, Насер, иди сюда!” — позвал его кто-то по-русски. “Зачем обижаешь собаку?” — сказал я, и все рассмеялись.

Город

Конечно, проспали, и когда вышли из дома, день уже начался. Было довольно жарко, ноги погружались в расплав­ленный асфальт, но тень в аллеях платанов спасала. Стара­ясь вбирать в себя как можно больше, мы не спеша продвигались к центру.

Шофер остановил грузовик и несколько раз ударил стальным стержнем по металлическому кольцу. На звон начали выходить заспанные матроны с мусорными ведрами. У следующего дома (звон разносится далеко) уже выстроилась очередь. Еще через дом стоят только ведра, а хозяйки, оживленно переговариваясь, ждут в тени. Рабочий в кузове поторапливает опоздавших. А по улице набирает скорость сплошной поток автомобилей. В Армении автомобиль — мечта каждого уважающего себя мужчины. Автомобиль здесь — не просто “средство передвижения”, он престиж, зеркало положения в обществе. И “Волга” не предел мечтаний. По Еревану разъезжают роскошные, громадные, как дредноуты, “шевроле” и “форды” — подарки родственников из диаспоры. А те, у кого еще нет даже “Волги”, добродушно посмеиваясь над собой, довольствуются “Москвичами” или горбатой пародией на автомобиль — “Запорожцем”. На худой конец можно обойтись и мотоциклом. И тогда они украшают свои машины эмблемами более высокого класса. На “Волге” эмблема “Чайки”, на “Москвиче” — “Волги”, на велосипеде — мотоцикла БМВ. Даже на детских деревянных самокатах умудряются присобачить какую-нибудь железку, хоть номер от настоящей машины.

Архитектура Еревана довольно однообразна. И все же в целом это удивительно теплый, живой и динамичный город, построенный из вулканического туфа. Оттенки этого мягкого камня меняются от розового до чуть сиреневого и придают всему городу неповторимый колорит. Много разных по стилю памятников, бюстов, барельефов. Скульптуры в самых неожиданных местах. Стены зданий украшены чеканкой. Улицы названы именами писателей, поэтов, композиторов, национальных героев. И повсюду благодатные фонтанчики с прохладной и вкусной водой. Заглядываем во дворы — жизнь протекает в основном здесь: копошатся в садиках, жарят шашлыки, играют в нарды. Скоро осень и хозяйки сушат шерсть. Ее раскладывают на широких простынях, треплют, перебирают и зачем-то колотят палками. Шерсть рыжая, белая, коричневая. Ее спрядут и к зиме свяжут теплые свитера и носки.

В новых кварталах дворы засажены миниатюрными виноградниками. Они принадлежат обитателям первых этажей и отделены друг от друга легкими проволочными сетками. Здесь и скамеечки, иногда крошечные беседки, а то и бассейн величиной с детскую ванночку. Но главное преимущество первых этажей — там почти всегда есть вода. На верхние этажи вода с перебоями подается только ночью. В центре двора обязательно столб с множеством блоков. К нему с балконов окружающих домов, прямо над головами, протянуты тросы для сушки белья. Если смотреть сверху — напоминает гигантскую паутину.

Старики в скверах перебирают четки, украшенные цветными кисточками. На Кавказе четками пользуются и мусульмане, и христиане, и даже евреи.

В городском транспорте касс-автоматов нет. Просто при выходе кладешь деньги водителю, получаешь сдачу — и все. Никаких билетов. Встречаются и кондукторы. Им платят, но билетов не берут. На конечной остановке водитель, не прячась, отматывает себе на локоть несколько метров билетной ленты, словно ковбой лассо, и, скомкав, опускает в мусорный ящик. Год назад мы наблюдали то же в Тбилиси. Так принято на Кавказе.

Неожиданно встречаем Роберта — того, что сидел с нами за столом у Тиграна. Роберт необыкновенно элегантен: выбрит, подстрижен, надушен, сверкающие ботинки, в стрелочку брюки, безукоризненный белый пиджак. Его русская речь почти без акцента. Зашли в кафе, разговорились и услышали много интересного.

— Я инженер, работаю в промышленности, но на советскую зарплату существовать невозможно.

— Как же вы все-таки устраиваетесь?

— Каждый устраивается, как может, и у большинства получается, — он улыбнулся и продолжал: — Есть много путей, обо всех так сразу не расскажешь. Это поймет лишь тот, кто долго живет здесь. Кавказ — не Россия. Тут свои законы, другие отношения между людьми. “Живи и дай жить другому” — принцип, на котором построена вся национальная экономика. Главное — это семья, и ради нее я готов на все. Лучше пойду воровать, но не допущу, чтобы мои дети чувствовали себя униженными. Детей у меня трое. Есть “Волга”, большая квартира. Дом в горах. Стадо баранов, фруктовый сад — конечно, весомая, но только часть моего бюджета. Жена с высшим образованием, не работает. В квартире бело­мраморный камин с коринфскими колоннами, а перед ним на полу настоящая тигровая шкура. На стенах дорогие картины. Так живем.

Разговор постепенно перешел на тему геноцида ар­мян и закончился Холокостом евреев.

— Вы знаете, я все время думаю: зачем Гитлер это сделал? Ведь евреи ничего, кроме хорошего, в Германию не принесли, — наивно рассуждал Роберт.

— А может, именно поэтому? — спросил я. — Человек по своей натуре не склонен быть постоянно благодарен. Не хочу преувеличивать, но евреи всегда вносили определенный прогресс в страны, оказавшие им приют, а потом расплачивались за это на виселицах, кострах и в лучшем случае — изгнанием с предварительным грабежом всего нажитого.

Когда мы расстались, я подумал, что первый раз свободно говорил о Холокосте с незнакомым человеком. Позже перестал удивляться: ни одна встреча не обходилась без обсуждения трагических событий недавнего прошлого.

…Продолжаем знакомство с городом. В центре извозчик застыл в ожидании пассажиров. Склонив голову, он дремлет. Большой черный зонтик защищает от солнца. Свежий лак не может скрыть возраст довольно потрепанной коляски с откидным верхом и застекленным керосиновым фонарем. Дремлет и черная кобыла в соломенной шляпе с дырками для ушей. В гриву вплетены бумажные цветы. Она не намного моложе своего хозяина. А на тротуаре одиноко пристроились монументальные весы “фербенксъ”: бросишь монетку — узнаешь свой вес. Но к извозчику и весам никто не подходит.

В тот, первый день мы еще долго бродили по городу и возвратились так и не увидев Арарат, — воздух сегодня не прозрачный.

Памятник жертвам Геноцида

Этот памятник принято посещать после заката, когда с гор обрушивается холодный, порывистый ветер. Он валит с ног, ломает деревья, разбивает стекла окон, грохочет, завы­вает, не дает уснуть. Вместе с прохладой ветер несет изнывающему от зноя городу тревогу и напряженность. Нас повели к памятнику за час до полуночи. Не могу объяснить причину овладевшего нами тогда волнения. Только ли ветер вызвал его?

В лунном свете темнела огромная усеченная двенадцатигранная базальтовая пирамида. Как нам объяснили, грани ее символизируют двенадцать вилайетов (областей) турецкой Армении, где в ночь на 24 апреля 1915 года началась р́езня армян. Армяне произносят это русское слово с ударением на первом слоге.

По специально разработанным спискам уничтожали армянскую интеллигенцию, депутатов парламента, финансистов, деятелей науки и культуры. Просто без списков — всех остальных. Так армянский народ узнал (в который раз!) настоящее равенство. Egalite, ты приходишь всегда одиноким, забыв о своих братьях Liberte и Fraternite. Они достаются другим, если вообще существуют. Тебя, Egalite, приносят геноцид, эпидемии, ядерное оружие и стихийные катаклизмы.

И стали равны нищий купцу, младенец старику и поэт чабану. Вместе падали они под турецкими пулями, и вместе лежат в каменистых могилах. Вместе тонули они у берегов Трапезунда, и вместе бежали за океан. Потому что все они были армянами. И никто не вспомнил ни о классовой солидарности, ни об интернационализме. Никто не встал ря­дом с армянами под турецкие пули. Только лицемерный визг либеральных газет, как заупокойная месса, прозвучал в некоторых европейских столицах.

По разным источникам тогда погибло от одного до двух миллионов армян и еще полмиллиона эмигрировали. США, Франция, Сирия, Ливан, Филиппины, Эфиопия, Из­раиль, Италия, Иран, Египет — вот их адреса. Что же касается Liberte, Egalite, Fraternite, то по иронии судьбы именно эти три слова-символа цинично использовала для своего де­виза ответственная за геноцид партия младотурок.

…Вокруг огня армянские дети из шестнадцати стран. Освещенные снизу чистые, детские лица. Глаза неподвижно смотрят в огонь. Мальчик подходит к огню и читает стихи. Он из Еревана. Его сменяют второй, третий, четвертый — из диаспоры. Что-то до боли знакомое в этих строках на непонятном, чужом языке, и, казалось, переводчик не нужен. “При реках вавилонских, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе” — звучало для нас у памятника, и разве можно было услышать другое? И тогда мы поняли армян. Кому же понять, как не нам? Мы еще ждем того, что они уже получили. “Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя. Прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего”, — звучал в нас древний псалом.

Говорят, в мире всего три нации, представители которых способны с первого взгляда опознать соплеменника: евреи, армяне и почему-то еще ирландцы. Мы смотрели на ребят. Какие они разные. Вот светлолицый, сероглазый мальчик. Франция? Если Армения призовет своих детей из рассеяния, этот мальчик скажет, что его родина — Франция? Вот девочка, совсем черная, мелко вьющиеся курчавые волосы, плоский нос и толстые губы. Эфиопия? Кто она — армянская эфиопка? Эфиопская армянка? Или, быть может, эфиопская гражданка армянского происхождения? Если Армения вернет свои захваченные турками земли, она выступит с “осуждением агрессора”? Интересно, узнают ли они друг друга, встретившись через несколько лет. Так думали мы, глядя на ребят. А бешеный ветер крутил пламя вечного огня, тени плясали на базальтовых плитах, и звучала скорбная музыка Комитаса. Ребята из шестнадцати стран приехали поклониться своим мертвым. Они знали о геноциде. Из них не вытравили родной язык. Они запомнят этот вечер на всю жизнь. Запомним и мы.

С площадки виден весь город. Ветер доносит незнакомые слова. Темнеет пирамида, возведенная вдали от безымянных могил. Слезы стоят в наших глазах, и мы спускаемся, стараясь не глядеть друг на друга.

Вдруг впереди белое пятно. Груда сплетенных тел, смертной мукой искажены лица. Скульптор установил небольшой мраморный барельеф без официального разрешения городских властей. Сделал, привез и поставил. И никому не пришло в голову убрать этот скромный памятник.

Как отомстили армяне организаторам геноцида — мы узнали позже. Военный министр Талеатбей, опасаясь возмездия, ушел от дел, изменил внешность, эмигрировал и жил в Берлине. Его выследил известный армянский поэт Аветик Исаакян. Исполнение приговора взял на себя студент Согомон Теймирян. У него была лишь одна цель в жизни — отомстить. Чтобы удостовериться в личности Талеата, он долго жил в гостинице напротив дома убийцы. И однажды окликнул его настоящим именем. Шедший с женой Талеат вздрогнул и на мгновение остановился. Этого было достаточно. “Повернись ко мне лицом, Талеат! Я узнал тебя! Мы не стреляем в спину, как вы!” По другой версии (на мой взгляд, более реальной), пуля вошла в затылок Талеата, вышла через правый глаз и, отскочив рикошетом от стены, ударила в левый. Теймирян отомстил, и хотя на судебном процессе германский прокурор требовал для убийцы смертной казни, присяжные единогласно оправдали его. Годом раньше Теймирян ликвидировал предателя-армянина, составившего список 600 представителей армянской интеллигенции Стамбула. Почти всех их впоследствии убили турки.

Министр внутренних дел Энвер-паша был смелее. Он возглавил турецкую делегацию на переговорах с представителями советской России в Тбилиси. Армяне-пекари, среди которых были мстители, взяли на себя проведение операции, установили маршрут и время следования Энвера. Когда Энвер ехал на извозчике через площадь, они отключили уличное освещение. В темноте раздалось несколько выстрелов, а когда фонари вспыхнули вновь, армяне только выходили из пекарни посмотреть, что случилось. Трое — Энвер-паша, его секретарь и телохранитель — сидели в пролетке мертвые. Ликвидацию выполнили члены партии “дашнакцутюн” Петрос Тер-Погосян и Степан Цахикян.

В стычке с кавалеристами Красной Армии был убит третий организатор резни — бывший командующий войсками Джемаль-паша. В начале 20-х годов он оказался во главе формирований басмачей Туркестана. По одной из версий, ему отрубил саблей голову красный командир, армянин Акоп Мелькулов.

Кроме членов дьявольского триумвирата, армянские мстители сумели за три года уничтожить 80 главарей рангом пониже (в том числе экс-премьера Турции) и еще до трех тысяч мелкой сошки убийц. Среди них были и немногочисленные армяне-предатели.

Аналогичная драма разыгралась в 1926 году в Париже. Часовщик из Одессы Самуил Шварцбарт застрелил Симона Петлюру (семья Шварцбарта погибла в учиненных петлюровцами еврейских погромах). И в Париже суд присяжных единогласно оправдал убийцу. В те не столь уж далекие годы понятие “политкорректность” еще не вытеснило чувство простой человеческой справедливости.

Теперь в Армении именами Талеат, Энвер и Джемаль называют ни в чем не повинных собак.

(Продолжение следует)

Источник

Мнение авторов публикаций может не совпадать с мнением редакции сайта