(Часть II)

(Начало)

Горис

Летим вдоль границы в пассажирском варианте куку­рузника АН-2. Чтобы лучше рассмотреть Арарат, садимся с правой стороны. Сегодня первый раз видим его полностью от подножья до вершины. Из круглого окошка самолета он кажется совсем близким. Вдоль границы блестит, извиваясь на солнце, серебряная лента Аракса. За ней, на турецкой стороне пустыня — никаких признаков присутствия челове­ка: ни сел, ни полей, ни садов, ни деревца. Армянская же сторона под нами густо заселена, земля возделана, много зе­лени, яркая желтизна пшеничных полей. Странно видеть сразу две страны, так резко отличающихся друг от друга.

Летчик с пистолетом в расстегнутой кобуре раздает гигиенические пакеты и запирает за собой дверь в кабину: на местных рейсах попытки угона самолетов уже бывали. Летим на восток и постепенно начинаем осмысливать гига­нтские размеры Арарата. Он все время виден справа, как бу­дто движется вместе с самолетом. Кто знает, может быть, Ной действительно нашел здесь временный приют для сво­его ковчега? Глядя на Арарат, в это легко поверить. Что во­обще мы знаем? Эта гора видела сотни поколений, десятки народов, бесследно растворившихся в кипящем котле мигра­ций и войн. Другие до сих пор живут здесь, надеются, помнят…

Самолет сворачивает на север, и Арарат уже позади. Вокруг горы, горы. Попадаем в воздушные ямы, начинается обычная в горах болтанка. Пассажиры, содрогаясь, всовыва­ют головы в бумажные пакеты, словно лошади в мешки с овсом. Это зрелище постепенно начинает вызывать чувство солидарности, но выдерживаем, сэкономив летчику три па­кета. Садимся в Горисе. Аэродром на плато, с четырех сто­рон скалистые ущелья. Спускаемся на автобусе в город и ос­танавливаемся у турбазы, где нас встречает плакат: “Добро пожаловать!”. Турбаза пуста, открытые двери хлопают на ветру. Конец сезона. Все, за исключением троих, уже уеха­ли, новые туристы не прибывают. К нашему удивлению, по­лучаем комнату. Деревянные кровати, чистые постели, шка­фы с зеркалами, душ и даже плавательный бассейн. Знако­мимся с тремя последними (завтра и они уедут) гостями турбазы. Первый, парень лет двадцати, веселый, непосред­ственный и экспансивный — Ашот. Второй — постарше, уравновешенный, ухоженный и, как кажется, преуспевающий — Оник. Третий — старик лет шестидесяти, высокий, сухоща­вый, с коротким седым ежиком — Анушаван. Темное, высу­шенное солнцем лицо его изрыто глубокими морщинами, а мускулистое, гладкое, как у юноши, тело, казалось, принад­лежит другому человеку. На правом плече вытатуирован бо­льшой синий крест. Начинается стандартная процедура зна­комства.

— Откуда приехали?
— Из Киева.
— Украинцы?
— Нет, евреи.
— Шалом алейхем! — улыбнулся старик и продолжил что-то на иврите. Все трое очень удивились, услышав, что мы не знаем ни иврит, ни идиш.
— Как так, вы евреи?
— Да.
— Почему же не знаете свой родной язык?
— На Украине нет еврейских школ, прессы, театров, других культурных учреждений.

Писателей и поэтов расст­реляли, театры, издательства закрыли, — пытаюсь объяснить, но чувствую: ответ их не удовлетворяет и перевожу беседу на другую тему:

— Почему турецкая сторона безлюдна и пустынна?
— Турки хорошо знают, что это не их земля и рано или поздно придется ее отдать. Вот ничего и не строят, не выращивают, не орошают.
— Как в свое время арабы в Израиле.
— Вот, вот! — встрепенулся Ашот и ткнул пальцем в плечо старика. — Ведь он там жил! Смотри, этот крест он в Израиле сделал.

Старик кивнул и начал рассказывать о своей жизни там, в Израэле (как произносят армяне). Начало, как у всех: бегство в 1915, семнадцать лет скитаний по странам Ближ­него Востока и стабильный приют в подмандатной Палес­тине. Вот его рассказ, в котором я ничего не менял:

— Каждый приехавший должен был своими руками построить дом. Профессор снимал фрак и брался за работу. Но вы не увидите там, чтобы женщина таскала камни.
— А это правда, что евреи силой изгнали арабов? — за­даю я провокационный вопрос.
— Нээт! Нээт! — Анушаван даже привстал от возму­щения. — Земли были законно куплены. Арабы ушли сами! Я жил в разных городах — Тель-Авиве, Иерусалиме, Хайфе с 32-го по 47-й год и все видел своими глазами. В Хайфе сна­чала было всего несколько домиков. Но приезжали люди из Германии, Польши, Франс, Юнайтед Стейтс. Присылали де­ньги. Много, очень много денег. Построили дороги, морской порт, метро (подземный фуникулер) к Монт-Кармель. Вдруг арабы видят: из ничего выросли большие еврейские города. Тогда все и началось. Арабы не любили ни евреев, ни хрис­тиан. Рэзали их. Евреи мало платили им за работу. Что араб может? Где еврей получит за работу 40 фунтов, араб пол­учит 1-2 фунта.

— А как относились к вам, армянам?

— Очень хорошо. Там 15 тысяч армян, есть армяне— сионисты и даже два депутата Кнессета. И члены Гистадру­та (профсоюза) тоже есть. Член Гистадрута живет хорошо. Но зарплата христиан, не состоящих в профсоюзе, на двад­цать процентов ниже. В Израэле у меня родилось шесть сы­новей и еще три — здесь. Вот, смотри. — Он достал и показал паспорт. В графе “Место рождения” старших действительно указан Иерусалим, у троих младших — Ереван.

В разговор снова вступил Ашот:
— Я каждый вечер слушаю Израиль и все понимаю, — начал он. — Но для чего вы все-таки забрали у Египта Синай?

— А вам известно, что именно на Синае бог вручил Моисею скрижали завета с десятью заповедями? — вопросом на вопрос ответил я. — К тому же Синайский полуостров много веков не принадлежал египтянам. Это англичане пе­редали его Египту.

Ашот вопросительно взглянул на старика. Тот чуть развел руки и, подняв брови, склонил набок голову. Точно таким жестом ответил Оник. Ашот задумался на несколько секунд, затем повернулся ко мне и торжественно произнес:

— Тогда Синай ваш.

Вечером спутники Анушавана отправились в кино, а Анушаван зашел к нам. Я открыл бутылку. “Лехаим”, сказал старик и лихо опрокинул предложенную стопку. Он проси­дел допоздна, рассказывая о своей жизни в Израиле.

— А где вам было лучше — там или здесь?

— Что ты — возмутился старик, — что ты! Там сво­бодная страна. А здесь, — и он махнул рукой. — Я был рабо­чий на бетонном заводе. Я работал один! И у меня на всех хватало! А если бы я еще был еврей, о!

— Зачем же вы приехали сюда?

Анушаван выпрямился и, помолчав, медленно по слогам отчеканил:
— На родину приехал.

— Я не понимаю, — продолжил он после паузы, — по­чему вам не дают уехать? Твоя страна, твой народ, правда? Ну, так езжай, пожалуйста. Ведь нас, армян, пускают из-за границы домой. Каждый должен иметь свой дом — и мы, и вы. Правильно говорю? И там, у нас (по привычке он еще говорил об Израиле “у нас”), всем разрешают ехать, куда хочешь. Ты араб, хочешь ехать в Египет в гости? Езжай, по­жалуйста. Хочешь уехать совсем — никто тебя не держит. И нам никто не мешал, когда решили уехать. А не пускать — это неправильно, нехорошо.

Русская речь армян, необычайно выразительна. Они словно пытаются компенсировать повышенной эмоциона­льностью свой кавказский акцент, незнание многих русских словообразований, смешные, милые неправильности. Обща­ясь с человеком, который тебе симпатичен, но хуже знает язык, невольно слушаешь внимательнее, пытаешься помочь ему, и в результате лучше понимаешь и дольше помнишь сказанное.

Что же касается репатриации армян, то ситуация совсем не так проста. Большинство не собирается возвра­щаться как по политическим, так и по материальным причи­нам. Но главное — Армения с ее сегодняшним населением в 3.238 тысяч человек не в состоянии принять сотни тысяч репатриантов. Только в США проживает полтора миллиона, и в России — до двух! А всего в мире, по разным источникам начала XXI века, насчитывается до девяти миллионов ар­мян. Время их исхода из диаспоры еще не наступило.

Таев

Разрушились крепости и замки, рассыпались могу­чие стены, заросли рвы, провалились мосты, а храмы стоят и сегодня. Почему? Только ли в мастерстве строителя дело? Ведь храмы строились внутри крепостей одновременно с бастионами, теми же строителями, и на такой же пергамент архитектор наносил проекты того и другого.

Жестоко пострадавший от землетрясений и войн мо­настырь все равно восхищает. В древности здесь был один из первых армянских университетов. Он выстоял во время нашествия арабов. Легенда рассказывает, что арабов испу­гал качающийся восьмиметровый столб, и они не посмели разрушить монастырь. Так все и сохранилось до землетрясе­ния 1931 года, разрушившего храм почти до основания. Зато каменный столб теперь в порядке: благодаря заботам совет­ских культуртрегеров он залит бетоном и схвачен ржавыми железными обручами.

Знакомимся с экскурсантами. Они рассказывают о храме и о том, что здесь происходило. Подходим к сохра­нившемуся на самой краю пропасти участку монастырской стены.

— Из этого окна дашнаки сбросили в пропасть 106 коммунистов.
— Кто такие дашнаки?
— Контрреволюционеры, националисты. Они были против федерации Закавказья, против советской власти. Они не понимали, что Армения не сможет существовать вне Со­ветского Союза, — горячилась очень красивая девушка, — так же, как Украина, Белоруссия, Прибалтика…

Все заулыбались, но продолжать разговор не стали. Фотографируемся на память у когда-то качавшегося, как ванька-встанька, столба, обмениваемся адресами и проща­емся.

Начинаем спуск в грандиозное ущелье к Чертовому мосту, но нас догоняет попутный грузовик: армянский води­тель не может спокойно проехать и не подобрать пешехода.

У горячего серного источника решаем искупаться и выходим из машины. Внизу грохочет Воротан. Он пробил дорогу в скалах, пробуравил грот и здесь течет под глыбой, которая и есть этот Чертов мост. Входим в довольно прими­тивный бассейн. Горячая вода (+40 по Цельсию) стекает в бассейн сверху по зеленому сталактиту, который сам похож на застывший водопад. Весной вода в реке поднимается ме­тров на десять. Неутомимые струи придали фантастические формы гигантским плитам, промыли в них глубокие воро­нки. Так, наверное, выглядит поверхность Луны.

В этом суровом, диком краю люди не похожи на обы­чно замкнутых, молчаливых горцев. Армяне отзывчивы, шу­мны, любопытны. Мы бывали в Сванетии, Дагестане и зна­ем: гостеприимство — традиция горцев. Но в Дагестане, на­пример, это скорее обязанность, закон. В Армении же госте­приимство как-то больше от души. Так думали мы, лежа в бассейне, а сверху раздавались выстрелы: мальчишки пали­ли из двустволки по пустым бутылкам из-под польского пи­ва.

Обратно едем в кузове почтового грузовика, вместе с шумной компанией молодых ребят. Поднимаемся по пяти­сотметровой стене ущелья. Внизу еще один монастырь, раз­рушенный, замшелый. На стенах множество ульев, вокруг темные величественные пихты. На противоположной сторо­не ущелья небольшие редкие селения, на склонах поля пше­ницы, лес. На утесе маленькая часовня и во всю высоту вы­ход желтой мраморной жилы, наискосок перерезающей ле­систый склон. В поселке останавливаемся забрать почту. Нищий дурачок подошел к машине и вдруг что-то запел бы­стрым речитативом. От его песни повеяло такой же древно­стью, как от стен Татева. Было в ней что-то трагическое, на­поминавшее еврейскую молитву. Даже мурашки побежали по спине. Ребята в кузове протянули нищему пригоршню мелочи и дружно подхватили песню, прерывая ее раскатами хохота, а мне стало не по себе. Шофер захлопнул дверцу, грузовик тронулся, нищий умолк и остался на дороге один. У него была большая голова гидроцефала.

По возвращении отправились на поиски пропитания. В магазинах полнейший вакуум, но в пекарне нам втиснули горячий хлеб, девочка принесла бутылку мацони. “Никаких денег! Что вы! В Армении никто не возьмет деньги за хлеб!” — сказал пекарь.

Хандзореск

Последний день путешествия. Утром уходим из пус­той турбазы и на попутном грузовике едем в Хандзореск. В кузове уложены плиты розового туфа, но и для нас остается достаточно места.

Хандзореск — большое село с новыми, добротно от­строенными домами. В просторном дворе художник в белой мохнатой шляпе пишет картину: на фоне остроконечных зангезурских скал старик со старухой. Старик закончен, ста­руха — в традиционном национальном уборе, позирует.

Проходим через село, минуем кладбище, спускаемся в ущелье, и перед нами разворачивается панорама пещерно­го города. Жилища вырублены прямо в монолитной скаль­ной породе. В них по нескольку комнат, арочные своды, по углам колонны. В комнатах выдолблены печи. Видна насло­ившаяся за много лет копоть. В нишах, очевидно, спали. Кое-где к пещерам пристроены редкие дома. Есть пещеры в несколько этажей. К входам ведут вырубленные по склонам ступеньки.

Со склона виден аэродром, откуда мы улетим. До не­го не больше шести километров. Единогласно решаем: идем прямо к самолету пешком, через пещерный город — времени более чем достаточно и по дороге увидим что-нибудь еще. Спускаемся к ручью. Отсюда отлично виден весь покину­тый город. Обе стороны ущелья изрыты пещерами. А в центре высокая, господствующая над ущельем скала. В ней тоже вырублены пещеры с многочисленными входами, ок­нами, бойницами, сбоку прилепилась полуразрушенная цер­ковь. Немного жутковатое зрелище. Как веками здесь могли жить люди? Что удерживало их на этом месте? Ведь навер­ху, совсем рядом, плодородное плато, пастбища, простор.

Мы разделись и сели завтракать в тени у ручья. На­сквозь пропитанные потом рубашки и рюкзаки оставили сохнуть на солнце. Сверху послышались голоса: трое муж­чин спускались к нам, осматривая по пути пещеры. Подо­шли, поздоровались, спросили, откуда мы. Туристы здесь, вероятно, бывают не часто.

— Это мои друзья. Я привел их к своему дому, — ска­зал самый молодой. — Здесь я родился и вырос. Теперь живу в Ереване, окончил институт, инженер. Но потянуло на ро­дину. Вот сувенир из родного дома, — он показал большой, изогнутый ржавый гвоздь и улыбнулся. — Больше ничего не нашел. Мы жили здесь до 65-го года. В Хандзореске было полторы тысячи семей — около десяти тысяч человек. А теперь здесь пусто, ни души… Грустно это видеть. А вы за­чем здесь?
— Смотрели пещеры.
— Откуда вы узнали о них?
— Прочли в книгах.

Ответ произвел большое впечатление.

— А вы расскажете дома о том, что видели здесь?
— Конечно, расскажем. Мы приехали сюда не только смотреть. У нас много друзей, которые очень интересуются историей Армении.
— Нам пора возвращаться. Всего вам лучшего.

Они тепло попрощались и пошли вверх по тропе. Вдруг парень вернулся:

— Расскажите у себя: здесь жили простые, бедные люди. Но они ценили свой народ и свободу. Этот город был неприступным для захватчиков — арабов, персов, турок и других бандитов. Скала-крепость, которую вы видите в цен­тре, защищала город. Полководец Спарапет — наш народный герой. Мы жили, не ощущая иноземных влияний, постоянно сражаясь за свою свободу, и потому отсюда вышла армян­ская нация.

Еще одно прощальное рукопожатие, и он побежал догонять своих. Возможно, была в его словах известная до­ля гиперболизации, но важно другое: в этой маленькой стра­не люди не оторваны от прошлого, знают свою историю и гордятся ею.

Поднимаясь к аэродрому, мы всю дорогу до боли в шее оборачивались, чтобы снова и снова взглянуть на мерт­вый город — одно из чудес Армении.

Аэродром совсем уже близко, но впереди новое уще­лье. Пришлось спуститься. Отдыхаем, задрав ноги, у высох­шего ручья в тени скалы. Солнце очень жаркое. Идти вверх тяжело, но время подгоняет. А вокруг совершенная фантас­тика. Конические, похожие на термитники скалы, розовые, светло-коричневые, бурые и серые, выступают из зеленого склона. Скалы высокие, до 30 метров, а на их вершинах, словно шляпки гигантских грибов, лежат валуны. Остроко­нечная скала напоминает капюшон куклуксклановца или ин­квизитора, а рядом шеренга вытянувших шеи журавлей, группа мрачных богатырей, скалы с головами бегемотов, лягушек, драконов.

Снова подъем. На зеленой траве белая лошадь спо­койно помахивает длинным хвостом. А рядом с ней пасется вороной, отливающий синим жеребенок. Тишина. Ни души вокруг. Аэродром, как на ладони. На взлетной полосе уже стоит готовый к вылету АН-2. Дойдем минут за двадцать… И снова впереди ущелье! Начинаем нервничать, но делать нечего: спускаемся и натыкаемся на пещерное село, в кото­ром еще живут. Часть пещер пустует, в других держат скот. Нас окружают женщины. Мужчин не видно. Фотографиру­ем старушку в традиционном головном уборе: на лбу вязка старинных монет, по бокам чеканные серебряные бусы. Хо­телось бы увидеть в таком уборе молодую девушку, но они предпочитают современные моды. Местная учительница до­лго жила в Баку. Очень мало времени, но она успевает ска­зать, что азербайджанскую столицу построили армяне. Мо­жет быть. Принимаем это на веру и заодно выясняем, что до аэродрома ущелий больше не будет. Последний подъем, еще несколько сот метров и, преодолев шесть километров за пять часов, мы у цели. До вылета еще час. Можно снять из­мочаленные ботинки, напиться из крана и, положив ноги на рюкзак, отдохнуть в тени какого-то сарая.

Посадка. Как обычно на провинциальных линиях, пассажиров с билетами оказалось больше, чем мест. Возни­кает словесная перепалка. Такое мы видели уже не раз. Спо­койно ждем в стороне окончания дискуссии. Летчик узнал нас и первыми пропустил в самолет. Кое-кто в очереди воз­мущенно запротестовал, но в конце концов летчик размес­тил всех, раздал гигиенические пакеты, дверцы захлопну­лись и самолет покатился по взлетной полосе. Через час мы в Ереване.

Столица

Утром идем в центр пешком. Ощущение совсем дру­гое — мы лучше понимаем происходящее вокруг.

Еще не жарко, в мокром асфальте отражаются розо­вые дома и белоснежные облака. Все вокруг свежее, чистое, благоухающее. А над городом возвышается Арарат, или, как его еще называют — Масис. Он виден отовсюду. Двуглавый контур на значках, винных и коньячных этикетках, на эмбле­мах автопарков. Его имя носит главный футбольный клуб. Библейская гора — национальный символ республики. Ара­рат четко изображен на гербе Армении. Его снежные верши­ны парят над страной, а сам он…по другую сторону грани­цы. Но в каждом армянском доме висит картина или фото­графия с видом священной горы.

Русская речь на улицах слышна редко. Школьники говорят на армянском, и только взрослые иногда — на рус­ском.

В Армении много курящих. Можно курить в магази­нах, автобусах, электричках. Никому не мешает. Но окурки под ноги не бросают, даже в деревне.

Сегодня воскресенье, но большинство магазинов от­крыто. По сравнению с Россией и Украиной товаров, на уди­вление, много. Народ в массе одет наряднее, чем в северных республиках. Особенно бросается в глаза одежда детей. Ре­бенок в семье — король. Ему позволяют все. В армянской се­мье обычно два-три ребенка, но нередки четыре и даже шесть. А до чего интересны и выразительны лица! Каждое — характер, читаешь его, как книгу.

На ветровых стеклах автобусов, грузовиков, легко­вых машин, под стеклом витрин, в кафе, в кассах магазинов портрет человека с усами. Сталин? Но Армения — единст­венная из республик Кавказа, где Сталина ненавидят. Чей же этот портрет? Оказывается, генерал Андраник Озанян. Родителей убили турки у него, тогда еще мальчишки, на гла­зах. Андраник поклялся отомстить и ушел в горы. Его небо­льшой отряд совершал дерзкие набеги на турецкие гарнизо­ны и однажды даже похитил высокопоставленного пашу. В балканской войне 1912 года Андраник сражался с турками, отстаивая независимость Болгарии. Этот период его борьбы описал Лев Троцкий. Жестоко расправляясь с турецкими го­ловорезами, Андраник не допускал насилия над мирным на­селением. Только мирного населения, к сожалению, было немного. Он говорил: “Любое проявление национализма мне чуждо. Признаю только одну нацию — угнетенных”. К началу Первой мировой войны генерал русской армии Анд­раник Озанян возглавил армянскую дивизию. После Октяб­рьской революции Степан Шаумян предложил ему сотруд­ничество с большевиками. Но к тому времени Андраник уже хорошо понимал истинную природу большевизма. Он отказался и с частью своих бойцов эмигрировал во Фран­цию. Там и похоронен. Имя его произносится с благого­вением.

Ржавеет золото и истлевает сталь.
Крошится камень, к смерти все готово.
Всего прочнее на земле печаль,
И долговечней царственное слово.

Анна Ахматова

Матенадаран

В Армении не хватает жилья, но рукописи и фолиан­ты не гниют в подвалах, их не сжигают из-за недостатка ме­ста. Для самого ценного из того, что создал человек — слова место нашлось. Это Матенадаран — хранилище рукописей. Здесь собраны персидские, арабские, еврейские, дагестан­ские манускрипты. Но здание приютило не только древнюю мудрость Востока — армяне никогда не были тупыми, узко­лобыми националистами. Польские, русские, французские, болгарские, латинские рукописи тоже хранятся в Матенада­ране. А тот, кто сжигал чужие книги, не сберег и своих, не сберег и себя самого. И с благоговением глядим на двухсот­килограммовый фолиант Евангелия, на котором едва видна миниатюрная, со спичечный коробок книжечка — тоже Еван­гелие. Рядом — “Комментарии к Пятикнижию Моисея” Фи­лона Александрийского, “Врачебник”, томик “Утешение при лихорадке” — один вид его утешить может, такой он славный в кожаном переплете с пряжками из почерневшего серебра! Кажется, возьмешь в руки, и все лихорадки пройдут! А вот “Наставление по плавке золота”. Думаешь — ну, что об этом можно написать? Расплавил, да и все! А там рукописных страниц, наверное, 500, да еще с цветными иллюстрациями! В застекленных витринах алфавиты народов мира, труды математиков разных веков, поэзия — Фирдоуси, Саади, Омар Хайям, Навои.

Всего в хранилище собрано 13500 армянских руко­писей и раза в полтора больше — на других языках от глу­бочайшей древности и до середины XIX века. Среди них пожелтевший “Гражданский кодекс” Наполеона, изданный в первом десятилетии XIX века.

На развернутой карте мира отмечены места, где ра­ботали армянские писатели и летописцы. Только в Иеруса­лиме они оставили более 500 рукописей! А где только не создавались остальные: в Эфиопии, на Филиппинах, в Укра­ине, в Италии — по всему свету! И это на протяжении полу­тора тысяч лет!

Матенадаран расположен в одном из лучших зданий и венчает перспективу центрального проспекта столицы.

Источник

Мнение авторов публикаций может не совпадать с мнением редакции сайта